Чужое тело, или Паззл президента

Юрьев Зиновий Юрьевич

Кажется, Машей ее звали, и несколько раз он видел ее у их общего знакомого. Так он и купил у нее за сто тысяч эту коллекцию, хотя лучше бы и не покупал. И не потому, что она не стоила того, что он за нее заплатил. Стоила, может быть, и побольше, он всегда каким-то неведомым образом чувствовал, когда переплачивает, а когда, наоборот, цена была ниже рыночной. Потому-то, если уж быть честным перед собой, и купил. Сто тысяч баксов — это ведь тебе не милостыню сунуть попрошайке в подземном переходе. Но намыкался он с этим фолиантом — мало не покажется. И дома держать страшно, и не за такие вещи отправляли на тот свет в то страшное лихолетье. А в банке в сейфе и того страшнее — лопались они тогда, как мыльные пузыри, сегодня не вспомнишь даже их названия, всякие там Агробанки, Мост-банки, какие-то Кредиты — сколько их было… И даже в землю не зароешь, потому что и земли своей

у Петра Григорьевича не было. А как вывезти? Как гончая шел по следу от одного знакомого к другому, пока не вышел на нужного таможенника. Двадцать тысяч зеленых отвалил ему, чтобы благополучно провел его с чемоданчиком на посадку.

Принесли завтрак, и Петр Григорьевич неожиданно сам для себя спросил стюардессу, нет ли у них хорошего коньяка. Костя сразу встрепенулся и вопросительно посмотрел на него. Стюардесса виновато улыбнулась и объяснила, что может принести красного вина, а что касается коньяка…

— В чем проблема, принесите маленькую бутылочку «Курвуазье» или «Наполеона». Вот кредитная карточка. А если вам удобнее, можно и наличными.

— Петр Григорьевич, а можно вам? — испуганно спросил Костя.

— Теперь мне, к сожалению, всё можно. Привилегия приговоренного к смертной казни. Хуже уже не будет. А вот и коньяк. Налей мне капельку, а то руки трясутся. Спасибо, Костя. Знаешь, почему я вдруг выпить решил?

— Не-е.

— Хочется выпить за два не очень симпатичных персонажа, так сказать.

— Это за кого же?

— За того старшего лейтенанта, который тебя чуть не засадил. Как его звали?

— Иван Харитоныч.

— Вот-вот. Ты его больше не встречал?

— Господь миловал. Недавно, правда, мелькнуло его рыло по телевизору. Какое-то было очередное сборище милицейских чинов на тему борьбы с коррупцией. Майор уже. Весь вперед подался, напрягся, напружинился, каждое слово начальства ловит, ну прямо невтерпеж ему тут же броситься бороться с коррупцией. Ну просто сил никаких нет терпеть. Хоть тут же выскакивай из зала и беги хватать взяточников.

— Да, друг Костя, наградили все-таки татаро-монголы завоеванных российских несмышленышей кое-чем. Врос у нас их бакшиш не то что в менталитет, в гены, похоже, внедрился. Хоть жди, пока у нас ученые ген мздоимства выделят. А если и выделят, всегда найдутся блюстители прав человека, которые докажут, что гены такие лучше не трогать. И всё же я хочу выпить за твоего Ивана Харитоновича. Потому что если бы не он — не сидел бы ты сейчас рядом со мной и не было у меня такой близкой души и последней опоры. Ты уж прости за сентиментальность, но мне она по состоянию здоровья вполне позволительна…

— Спасибо, шеф, я даже не знаю…

— И еще за господина рака.

— А это-то как же?

— Потому что только тогда, когда часы твои дотикивают, начинаешь всерьез понимать что к чему.

Красиво сказал, сделал Петр Григорьевич себе мысленный комплимент. Но самое смешное, что не было в этих словах никакого преувеличения.

7

Никогда еще не владел Петром Григорьевичем такой зуд. Быстрее в Удельную к безумному своему спасителю, пока еще сам не успел откинуть копыта, и Семен Александрович как будто жив. Вроде бы всё сошлось — договорились на завтра. К часу будут у него, он, Костя и Женечка. Раззудил Петр Григорьевич любопытство своего аналитика необыкновенно. Просто, мол, рассказал он ему, это какой-то электронный Левша. Дикий, сумасшедший, но настоящий гений разных гаджетов. И тащить их в Москву в компанию отказывается наотрез, мол, боится, что украдут его гениальные идеи, требует только приехать к нему.

Шоссе было как почти всегда забито, и «лексус» еле тащился в сплошной веренице легковых машин, грузовиков и фур. Петр Григорьевич то медленно погружался в какое-то обморочное забытье, то с трудом выныривал на поверхность бодрствования. И Евгений Викторович словно чувствовал что-то, поэтому, наверное, сидел напряженный, не решаясь откинуться на мягкую кожу спинки и подголовники заднего сиденья. И не поймешь, то ли молчит из уважения к президенту компании, который задремал рядом с ним, то ли чувствует что-то. А что если сказать ему, что доживаешь ты, Евгений Викторович, последние часы своей земной жизни, что бы он сделал? Несмело улыбнулся бы — шутит, наверное, президент? Закричал? Выскочил на ходу? Любопытство было каким-то необязательным и надуманным. Всё, чем страдала и мучилась его совесть, — да так прямо и мучилась ли? — давно уже перегорело, и зола, похоже, успела остыть. Кто, на какой рулетке закрутил шарик его судьбы и жизни? Кто знает. Да и нужно

ли знать? Не ты его закрутил и не тебе его останавливать. Твое дело получить свой выигрыш, если он в последнюю минуту не окажется проигрышем. Концом, точнее. Да ведь если разобраться, какие у него были гарантии, что сумасшедший старик не находится во власти самообмана? Собака, которая походит по привычкам на предыдущего пса? Да и то, только по рассказам ее владельца. Так что, если разобраться, единственная гарантия у него — это его безвыходное положение и надежда, которая одна только и остается в таком положении. Старик, может, и сумасшедший, одержимый сверхценной идеей, но рак-то поджелудочной железы со всеми его метастазами самый что ни на есть настоящий. Вот уж кому наплевать и на совесть его со всеми ее хилыми борениями, и на сверхценные идеи, и на жизнь и смерть шестидесятидвухлетнего Петра Григорьевича тоже было ему в высшей степени наплевать. Потому что рак, господа присяжные заседатели, бессмертен…

— Приехали, Петр Григорьевич, — послышался голос Кости с водительского места. — Еле нашел, хорошо хоть хозяин мне подробно всё объяснил.

Петр Григорьевич с трудом вылез из машины и чуть было не упал — как-то за последнее время совсем он разучился сохранять равновесие. Да и какое, собственно говоря, нужно равновесие на краю могилы? На какую сторону ни упадешь — всё равно на дне ее окажешься.

Домик на тихой дачной улочке с худосочной травкой между светлыми лужицами был под стать хозяину — маленький, облупленный и покосившийся. А вот и сам хозяин. Семен Александрович подошел к калитке, снял с нее кусок ржавой проволоки, служившей, очевидно, задвижкой, и кивком пригласил всех в дом. Около «лексуса» остановилась тощая бело-желтая худосочная коза с прилипшим к шерсти засохшим репейником, внимательно рассмотрела автомобиль, словно прикидывала, стоит ли покупать такой, одобрительно кивнула реденькой, как у восточного мудреца бородкой, и пошла по своим козьим делам. А вместо нее машину стал разглядывать голопузый мальчишка лет десяти.

— «Лексус»? — деловито спросил он.

— «Лексус», — улыбнулся ему Костя.

— Тлиста?

— Четылеста пятидесятый, — засмеялся Костя, снимая смехом напряжение, которое, казалось, всё сжималось и сжималось вокруг них.

— Ис ты! — с восхищением сказал мальчик, шмыгнул носом и пошел вслед за козой.

— Проходите, — сказал Семен Александрович, — только не треснитесь головой о притолоку.

На пороге показалась рыженькая собачонка и с любопытством уставилась на пришедших. Наверное, это и есть Корлис-два, подумал Петр Григорьевич. В каком-то смысле его родственник. Родственник, прямо скажем, не слишком аристократический, потому что угадывались в длинненькой рыжей собачонке и забредшая когда-то в его родословную какая-то случайная такса, и скорее всего рыженький сеттер оставил свой окрас, и кто знает сколько совсем уж беспородных предков. В нос Петра Григорьевича пахнуло той же вонью, что он уже чувствовал, сидя рядом с Семеном Александровичем около памятника Пушкину, только в несколько раз более густой: смесь пыли, немытого тела, грязных тряпок, собаки и бог знает чего еще.

— Кофе? — спросил хозяин и усмехнулся. — Вы не смотрите на обстановку, зато кофе у меня хороший. Карт нуар, если вы в кофе разбираетесь.

— Спасибо, — сказал Евгений Викторович, с любопытством рассматривая несколько компьютерных мониторов, стоявших на столе, большой компьютер и бесконечное количество дисков, которые, казалось, заполнили всю полутемную комнату.

— Это что у вас, — спросил он старика, — сервер?

— Точно. ПК с такими объемами информации, с которыми я имею дело, не справляются. Но пейте кофе. Я гостей должен обязательно напоить кофе. Завариваю по особому рецепту, добавлю чуть-чуть… что я добавляю… — Старик на мгновенье задумался, и сердце Петра Григорьевича замерло в тоскливом ужасе: сейчас брякнет «клофелин». — А, да, соли, представляете себе… Странно на первый взгляд, но подчеркивает, так сказать, вкус.

— Спасибо, — сказал Евгений Викторович, с любопытством оглядывая комнату.

— Благодарить будете после, — сказал старик и разлил кофе в три чашечки. — Кому с сахаром, вот он, в банке, а молоко вон, в пакете.

Все подняли разномастные чашки.

— А правда, вкусный кофе, — кивнул Евгений Викторович, и Петр Григорьевич внутренне улыбнулся сквозь ставшее уже нестерпимым напряжение: новый рецепт — карт нуар с клофелином, если, конечно, старик действительно подсыпал ему снотворного. А может, это он ему подсыпал, и спит на самом деле не главный аналитик с русой чеховской бородкой, а сам он, Петр Григорьевич, и это ему мерещится вся эта чертовщина.