Чужое терзанье
Шрифт:
Де Соуза был коренастый малый с объемистым животиком, который круглился под несвежей белой майкой и поясом нейлоновых штанов. Его черные волосы, образующие на лбу острый треугольник, были гладко зачесаны назад, а небольшой рот над круглым пухлым подбородком придавал лицу капризное выражение.
— Слушайте, я ведь уже объяснил, — бубнил он, и сквозь его брэдфилдский акцент пробивался слабый след какого-то южного говора, — я выхожу лишь тогда, когда кто-то нажимает кнопку вызова. Постояльцы не любят, когда на них пялятся или нарушают их уединение. Они за него платят.
— Почасно, —
— Ну и что? Закон не запрещает сдавать комнаты на час, верно? Раз людям нужно. — Де Соуза сунул было палец в нос, но передумал, заметив, что Кевин скривился от отвращения.
— Когда вы сдали номер двадцать четыре? Назовите точное время.
Де Соуза показал на толстый ежедневник, лежащий открытым на полке под стойкой:
— Вот. В шесть десять.
Кевин взглянул на запись. Время и имя были нацарапаны неуклюжей рукой.
— И кому вы его сдали? Я догадываюсь, что это была не Маргарет Тэтчер. Поправьте меня, если я ошибся.
— Девка назвалась Джеки. Тощая такая, блондинка крашеная. Несколько раз приходила вечерами.
— Фамилию ее знаете?
Де Соуза хмыкнул:
— Шутите? Кого это интересовало?
— С кем она была?
— Не знаю. Я был у себя, футбол смотрел. Она крикнула, что берет ключ, и я просто записал время. Она всегда платила на выходе. Я предоставляю постоянным клиентам небольшую отсрочку.
— Так вы не видели, кто был с ней? — спросил Кевин.
— Да она, может, вообще одна притащилась! Мужики иногда только через несколько минут приходят, чтобы их, значит, никто с проституткой не видел! Девицы заранее говорят им, в какой номер зайти.
— Очень удобно, — с горечью заметил Кевин. — А что заставило вас туда подняться?
— Ее время вышло. Обычно она выходит примерно через полчаса. Тут она, как я уже сказал, платит, а я иду и меняю простыни. Когда матч кончился, около восьми это было, я гляжу — ключ висит на крючке. Я разозлился, решил, что она меня кинула. Вот и пошел глянуть, не оставила ли она деньги там. Поднялся на этаж, вошел в двадцать четвертый и… — На лице портье впервые появилось выражение беспокойства. — Не скоро теперь я смогу заставить себя опять заглянуть в этот номер, клянусь всем святым!
Кевин поглядел на него так, будто хотел врезать ему по зубам.
— Мое сердце прямо кровью обливается от жалости. — Он снял с помощью ручки ключ от злосчастного номера, положил его в бумажный конверт для вещественных доказательств и убрал в карман. — Ключ мы заберем на некоторое время. Вы сами сказали, что в ближайшее время он вам не понадобится.
От этих слов в душе ночного портье взыграла жадность:
— Так это ж сколько времени мы не сможем работать?!
Кевин любезно улыбнулся:
— Столько, сколько понадобится. Теперь это место преступления, приятель.
Пока он говорил, входная дверь открылась и вошла Кэрол Джордан.
— Куда мне идти, Кевин?
— Второй этаж, шеф. Номер двадцать четыре. Там сейчас Дон, Пола, Джен и эксперты.
Том Стори не преувеличивал, сказав, что умеет ладить с людьми. На службе — он был чиновником в отделе жилищных льгот — ему не раз доводилось сталкиваться с угрозой насилия, словесного
Заточенный в психиатрический госпиталь, страдающий от груза страшной вины и страха перед неизвестной болезнью, съедающей его мозг, Стори старался отвлечься, наблюдая за другими пациентами. Когда ему было на чем сосредоточиться, он лучше себя контролировал. Его окружали больные, которым дозволялась некоторая свобода передвижения: считалось, что они не представляют опасности, то есть не станут бегать друг за другом по коридорам с острой вилкой. Невротики; вялые, напичканные таблетками шизофреники; пациенты с маниакально-депрессивным синдромом, сидящие на психотропных средствах вроде лития. Они вызывали у Тома больший интерес, чем буйные: он легче понимал, как и почему они выбились из нормальной жизненной колеи. При этом он старался не обращать внимания на социопатов: на службе он стольких повидал, что этих впечатлений хватило ему на всю жизнь.
Когда Тони описал Дерека Тайлера, Стори тут же понял, о ком речь. Он уже давно заметил тихого, безмолвного парня еще и потому, что таких тут было немного. Дергались даже те, кто был до макушки накачан лекарствами. Но Тайлер, казалось, обитал в маленьком оазисе покоя, хотя в нем самом никакого покоя не было. От него исходило напряжение, вызывающее опаску у окружающих.
Тайлер ни с кем не общался. Отличало его и другое — он не проявлял никакого интереса к окружающей действительности. А пассивное сопротивление любым попыткам привлечь его к сеансам групповой психотерапии даже вызывало уважение, тем более что, по оценке Стори, умом Тайлер вовсе не отличался.
Наблюдения Стори позволили ему без труда понять личность Дерека Тайлера, но не облегчали подход к нему. Так что Тони Хилл возложил на Тома непростую задачу. Большую часть дня при любой возможности Том незаметно наблюдал за Тайлером, пытаясь сообразить, как преодолеть его защиту, и ничего не мог придумать.
Под вечер, когда большинство «тихих» пациентов смотрели телевизионные сериалы, он увидел, что Тайлер сидит в одиночестве за столиком в углу общей комнаты. Не теряя времени Стори взял с книжной полки коробку с пазлами и сел, не спрашивая разрешения, за тот же столик. Долго возился с коробкой, пытаясь ее открыть единственной рукой, все-таки открыл, выложил кусочки картона, гадая вслух, сколько тут уцелело от пятисот пятидесяти штук и все ли от этой картинки.
Никакой реакции. Казалось, Тайлер замкнулся еще больше, но Стори заметил, что глаза его соседа невольно поглядывали на цветные фрагменты, и стал сортировать их, отыскивая края картинки и небо.
— Самая легкая часть, потом самая трудная, — рассуждал он. — Сложишь небо, а там уж дело пойдет.
Тайлер ничего не ответил. Молчание тянулось, пока Стори выкладывал рамку. Это был альпийский пейзаж — зеленые склоны, снеговая вершина и ползущий на гору фуникулер. Он нарочно пару раз ошибся, но Тайлер не реагировал. Поэтому Том все исправил и продолжал складывать картинку.