Чужой для всех
Шрифт:
— Да мама. Это немцы. Мне надо уходить. Положи еды в мешок, не забудь соли. Я убегаю.
— Сейчас Мишенька, сейчас, — справилась с появившимся чувством страха Акулина. Но тут до нее дошло, что кругом немцы, а Михаил уходит. — А ты, куда сынок собрался? — взволнованно спросила она.
— Мама потом, быстрее делай, что я тебя прошу, — и он скорым шагом направился к дому, чуть не сбив на пороге Веру.
— Миша стреляют? — на Михаила в упор смотрели большие, проникновенные небесного цвета Верины глаза. В них не было страха. Но не было решительности и злости, что сестра прочла в
— Да Вера это немцы пришли. Я ухожу к Трофиму. Буду не далеко. Береги мать и детей. Высказав все это скороговоркой, Михаил вбежал в дом. Быстро надев на себя рубашку и пиджак, по дороге схватив кепку, он на секунду задержался возле матери. Прижав ее рано поседевшую голову к груди, тихо произнес:
— Мама за меня не беспокойся. Все будет нормально. Вот увидишь, скоро придут наши. Они погонят этих гадов назад. Ты же слышала, что Молотов сказал: 'Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами'. Я верю в Красную Армию. Обнимая мать, он глазами попрощался с Верой и с младшими сестрами, которые как щеглята вертелись у печи.
— Дай та бог сынок. Дай та бог, — шептала Акулина и гладила его по спине. — Но ты не лезь на рожон. Береги себя. Ты один у нас кормилец, — мать всхлипнула.
— Все мама мне пора. — Миша отстранился от матери, стер с ее щеки, набежавшую слезу, схватил сложенный Акулиной армейский мешок и, хотел было уходить. Но видя унылые и подавленные лица родных чтобы как- то всех приободрить, он улыбнулся и с бравадой добавил:- Выше голову сестрички. Я вернусь. Мы еще Гитлеру опалим усы. Дети засмеялись.
— И еще кому-нибудь, — вдруг понуро и тихо, не смеясь, проронила Акулина.
— Что ты сказала, мама? — Миша недоуменно и строго посмотрел на мать, задержавшись у двери.
— Беги сынок. Беги. Это я так, просто по-бабьи, — без улыбки ответила та.
— Ты больше так не говори мама, — сердито сдвинув брови, произнес сын, теребя пальцами козырек кепки.
— Не буду…. Иди же ты, наконец, Миша. С богом иди, — с надрывом громче произнесла Акулина и, вновь всхлипнув, перекрестила сына.
Тот еще раз строго и недоуменно глянул на мать и выскочил из хаты. Когда Миша пробегал огородами он не видел, как из-за окна крайней хаты поселка на него внимательно смотрели недобрые глаза.
— Глянь мать, как Миша 'стропила' бежит. Как гусь согнулся, — оскалились зубы.
— Скоро добегается, — вторили тому. — Немцы порядок наведут. Отольются 'большакам' наши слезки. Загубили гады батьку. Кулака нашли краснозадые.
— Мать а, правда, что 'дядьков' Мишкиных то же раскулачили в 30-м.
— Ой, Аркаша. Пойми этих людей. У Акулины Восьмериковой четверо братьев на Соловки упекли, а она стала ударницей колхоза. А какое хозяйство было у них? Ты бы видел? Три коня, пять коров. А земли сколько? Как выйдут в поле не угнаться за ними. А теперь что? Девки и зимой босыми ходят. Одно слово голытьба…
Оставив позади себя родной поселок Заболотное, Миша принял правее и выскочил к заболоченной, почти пересохшей реке. Даже можно сказать ручью. Гнилушка последние годы совсем обмелилась и заболотилась и была проходима во многих местах.
Миша хотел было обойти болотце и направиться в сторону Дорок, небольшой
Краснозвездный советский танк Т-26, отступая через центр Полянинович, выскочил на проселочную дорогу, ведущую к поселку Заболотное. Дорога вела через мостик и шла мимо Михаила. Танк завертелся возле мостика, опасаясь, что тот провалится, не выдержав его веса, но получив новые порции пулеметного свинца накативших мотоциклеток, газанул и легко, без последствий проскочил по деревянному перекрытию. За тем остановился и дал короткую очередь из пулемета. Она удачно прошила один мотоцикл и попала в бензобак.
Раздался взрыв. Бесформенные куски и обломки 'Цундапа', вместе с искалеченными фашистами горя и дымясь, завалились набок. Но и танк видимо был поврежден. Удалившись метров на сто от мостика, он вдруг задергался на одном месте и остановился. И в это время из деревни показался немецкий средний танк со свастикой на борту.
Он притормозил, не спеша развернул башню прямо в сторону противника и в упор расстрелял того из короткоствольной пушки. Русский танк не отвечал, видимо из-за отсутствия боеприпасов.
Бронебойный снаряд с воем пронесся в сторону Миши и всей своей тротиловой мощью врезался в бок русского Т-26. Пробив слабую боковую броню, он разорвал танк на части. Башня как голова детской игрушки отлетела в сторону. Танк горел. Из водительского нижнего люка, несмотря на страшный взрыв и охватившее корпус танка пламя, вылез окровавлено-черный танкист и пополз к реке. Других танкистов не было видно, погибли от взрыва.
Командир немецкого среднего танка Pz.III высунулся из башенки и что — то приказал мотоциклисту, показывая в сторону русского танкиста, который шевелился у реки. Немцы, весело гогоча, подъехали к подбитому танку. Один из них, что находился в люльке, выскочил из нее, достал из ящика буксировочный трос и зацепил им полуживого русского танкиста, который был, слаб и не сопротивлялся. 'Цундап' мощно взревел и потянул пленного за собой в деревню. Тело танкиста подскакивала на ухабах, билось, оставляя кровавый след.
Михаил, вжавшись в землю, дикими и безумными глазами смотрел на происходящий бой. Он лежал, сжав зубы. Правая рука нервно сжимала горсть земли. Он ничем не мог помочь русскому танкисту. От бессилия ему хотелась выть. В голове, вновь и вновь проскакивала мысль:
— Где же наша Красная Армия? Что же это происходит? Как могло случиться, что за три недели немцы захватили почти всю его родную Беларусь и подошли к Смоленску? Кто виноват в происходившей трагедии?
На эти и другие вопросы лета 1941 года, конечно молодой деревенский парень, студент 2го курса физмата при всем своем неординарном мышлении ответить не мог. Как не мог ответить и Генштаб Рабоче-Крестьянской Красной Армии во главе тогда с Георгием Константиновичем Жуковым.