Чужой огонь
Шрифт:
– Девки или флажки?
– Девки, конечно!
– Ни хера ж себе! Это ты называешь ужасным сном?!
– Да погоди ты! Не перебивай… Ну и вот, значит, стоят они передо мной и по очереди читают стишок. Выразительно так, будто первоклашки… «Первомай! Первомай! Кого хочешь выбирай! Первомай! Первомай! Кого хочешь выбирай…» А я будто в землю врос. И, главное, страшным голосом кричу: «Я бром! Я бром! Прием! Как слышно?»
Фитиль заржал так, что чуть было не сдвинул рычаг поворота. А Грач от хохота заколотил кулаком по экрану GPS, благо тот прочный оказался.
– Смешно вам, – хмыкнул
– Да ладно, это фигня, – сквозь хохот выцедил Грач. – Ты вот представь, как раньше космонавтам по полгода на орбите приходилось без женской ласки. Я о плохом думать не хочу, но даже при самом хорошем раскладе – ты только вообрази, как они в невесомости дрочат!
Рыжий тоже хихикнул.
– А ты что, Грач, типа, умный?
– Я в детстве хотел космонавтом стать, хотя это уже было не модно. Даже в летное собирался поступать после школы. Но вот однажды к бате пришел брат, то есть мой дядя родной, и они водки нарезались в дребадан. Я тогда, кажется, классе в десятом учился. Ну и дядя меня спрашивает, мол, кем быть-то хочешь? Космонавтом, отвечаю. Он сначала спьяну подумал – издеваюсь: чуть в ухо не засветил. А потом видит, что я серьезно, и говорит: «Я, значит, как-то работал на одном объекте в районе Мирного. Там космодром Плесецк недалеко, случалось болтать с космонавтами. Много, значит, интересного они рассказывали. Про то, как блюют новички, кто впервые в невесомость попадает, на тренажерах-то одно, а на орбите – совсем другое. Про то, как первый раз ссать и срать ходят. Умора, значит. Вроде как – и смех и грех. Но самое ужасное наступает, когда так без бабы тошно становится, что аж яйца сводит. Дрочить, значит, в невесомости – это целая наука…»
– Подробностей не надо, ебить тебя конем… – выдавил Рыжий, щурясь и вздрагивая от хохота. – Некоторые детали лучше предоставить на растерзание фантазии.
Фитиль вдруг резко перестал ржать и глянул на темные стволы деревьев, замелькавшие рядом. Луч прожектора скользнул по пролеску, возле которого дорога круто поворачивала влево. Он всмотрелся в приборы. Пробежал по сенсорам пальцами и обронил:
– Слышь, Рыжий, сновидец ты наш, ну-ка посмотри – у тебя на тепловизоре никого?
Рыжий, подавив остатки смеха, включил панель инфракрасной наводки и замер. Через секунду прошептал:
– Семнадцать целей на одиннадцать. Расстояние двести пятьдесят. Движутся к шоссе за поворотом.
Грач медленно перевел на него взгляд и через миг пулей вылетел из кабины.
– Товарищ командир! Засада!
САБМушка повернула и остановилась возле небольшой полянки, продолжая высвечивать прожекторами занесенную дорогу метров на тридцать. Впереди ничего не было видно, кроме бесконечного снегопада, который, казалось, еще усилился.
– Клещов, проверь свои частоты.
– Пусто, товарищ командир!
– Вызови по «Омеге»!
– Я пробовал! Это не наши! Москвичев метнулся к кабине.
– Ну?
– Возле шоссе, метрах в ста. Они словно в замешательстве – как-то странно бегают туда-сюда.
– Товарищ полковник, может, жахнем предупредительный? Мало ли чего?
– Валяй! Только по деревьям.
– Слышали приказ?! Ну-ка, стрелок, предупредительным по деревьям выше цели на полтора метра-a! Ого-онь!
Рыжов слегка повел рукоятку и надавил гашетку на небольшом джойстике, с которого управлялась верхняя пневмо-пушка. Где-то на границе слышимости пшикнуло. Пуля 20-го калибра под огромным давлением сжатого газа вылетела из ствола и, полоснув пургу, выбила щепу из толстого сучка над незнакомцами.
Пимкин просунул голову в кабину, спросил:
– Ну как?
Рыжов припал к дублирующему окуляру тепловизора.
– У них… Они… Вот, сами посмотрите, товарищ полковник…
На центральном экране появилась картинка, на которой скакали разноцветные разводы.
– Секунду, сейчас фильтр включу, – засуетился стрелок. Цветные пятна потускнели, контуры обрели четкость, и вскоре изображение стабилизировалось. Стало видно, как полтора десятка темных силуэтов с натугой разворачивают нечто громоздкое в сторону САБМушки.
– Что это? – негромко спросил полковник.
– Какое-то оружие, – запинаясь, ответил Рыжов. – Наверное.
– Что значит «наверное»?
– Нет никаких следов тепловой, электрической, ядерной активности! Даже если бы там был аккумулятор – приборы бы его засекли!
– И какого хрена это значи-ит?! – заорал в свою очередь Москвичев.
– Они никак не смогут в нас выстрелить! Ничем, кроме пневматики! Но пневматикой нашу броню не пробьешь!
– Надежно экранированная ЭСМ-мина… – прошептал Грачев.
На него одновременно уставились четыре пары глаз. Зеленоватые огоньки приборной панели подрагивали на щеке полковника, и казалось, будто у него начался тик.
– Твою ма-ать… – произнес через мгновение Фитилев. – Димка, высекай все электрические цепи на хрен! Клещ, Фенченко, слышите?! Всю электронику вырубайте, кроме комплекса подавления, а то нас отключит минут на десять!
В салоне возникла суета, защелкали тумблеры. Фенченко заорал:
– «Давилка», мать ее через…
Впереди что-то на миг изменилось – будто снежная рябь стала прозрачней. А потом раздался глухой хлопок…
Электросветовая магнитная мина угодила прямиком в бронированное стекло и ослепила всех, кто был в кабине, даже тех, кто успел закрыть глаза. Полковник почувствовал, что по телу пронеслась противная дрожь, и услышал, как кто-то безбожно заматерился в салоне. Рядом проорал что-то нечленораздельное Москвичев и сослепу крепко толкнул Пимкина в грудь. Едва не разбив голову обо что-то твердое и холодное, полковник инстинктивно закрылся руками, выронив свою каску.
Зрение возвращалось медленно. Перед глазами плыли радужные разводы вперемешку с лиловыми кляксами.
– Отстави-ить! – раздался душераздирающий возглас над самым ухом. – Слушай команду! Экипажу, проверить все системы машины! Доложить о готовности вести бой! Инженеру приступить к устранению неисправностей! Взвод! Приготовится к боевым действиям на местности! Ждать моей команды-ы!
Полковника вытолкали из кабины, и он наконец смог различить, как луч чьего-то фонарика высвечивает скамейки, на которых силуэты бойцов опускали забрала на касках, снимали автоматы с предохранителей, деловито и коротко переговаривались.