Чужой портрет
Шрифт:
— Вас? — она еще раз, уже более внимательно и выразительно осматривает меня с ног до головы, от потрепанных старых кроссовок до непритязательной прически-хвостика, отдельно останавливается на потертых джинсах и опять на кофте, не особенно гармонирующей с этой пафосной, очень стильной приемной.
А я независимо вскидываю подбородок, отвечая на изучающий взгляд своим, не менее изучающим и, надеюсь, тоже очень независимым.
Мне не важно, с чем не гармонирует моя кофта. Главное, что она гармонирует со мной.
— Да, — киваю спокойно, —
— Так надо было сначала позвонить, — резонно отвечает секретарша, — если у вас есть телефон…
— Я звонила, — киваю я, — месяц назад. Он ответил, вспомнил меня и сказал, что ждет…
— Это, должно быть, было накануне того приглашения, — кивает секретарша, — оно просто неожиданно как-то пришло. И нам пришлось спешно собираться, паковаться и прочее… Только этим я могу объяснить то, что Матвей Игоревич не оставил по вам никаких распоряжений…
— Позвоните ему сейчас, может он их оставит? — давлю я, не желая уходить ни с чем. В конце концов, я так долго сюда ехала, и здесь… Здесь тоже все непросто, и непонятно, что делать, если не получится устроиться так, как обещал Холодов.
А он обещал…
У его учеников есть небольшое общежитие, которое спонсируется из его фонда. И даже стипендия, на которую в моем городе можно безбедно жить целый месяц, а здесь… Здесь, наверняка, тоже можно. Я, по крайней мере, точно проживу.
Главное же не это.
Главное — это возможность, которую дает обучение в его студии! Ученики Холодова практически всегда становятся очень успешными в профессии. Их с огромным удовольствием берут под свое крыло владельцы художественных галерей, их привечают на различных выставках и пристально смотрят при отборе в специализированные сообщества.
Выучиться у Холодова — это значит, получить путевку в жизнь. И плюсом еще и бустер на первое время.
Конечно, художники — люди особенные, и кто-то добивается признания, кто-то прозябает… Но Холодов делает все, чтоб его ученики процветали. Жаль только, что берет он очень ограниченное количество студентов и то не каждый год. Обычно человек десять принимает и ведет три-четыре года, постепенно выявляя, выглаживая их талант, а затем пристраивая в выгодные для художников сферы.
И сам он, давно уже заслуженный и номинированный на все, что только можно, занимается обучением своих студентов так, как никто из его круга.
Попасть к Холодову пытаются многие, но берет он только по своим каким-то критериям, и ни деньги, ни волосатые лапы тут не помогают…
Даже я, сидя в своем маленьком городе, про него кое-что слышала.
А уж после того, как он сам подошел ко мне на улице, до этого, оказывается, довольно долго пронаблюдав за моей работой, поговорил, пригласил к себе…
Я в тот день вернулась домой и сразу же полезла в интернет, выяснять, верно ли я все поняла.
Оказалось, верно.
Оказалось, это мой шанс.
И я бы поехала.
Прямо в тот же день бы поехала, вот честно, такие шансы упускают только дураки!
Но у мамы случился инсульт… И все мои шансы тут же потеряли всякую актуальность…
Полгода я отчаянно пыталась спасти единственного моего родного человека, искала возможности, средства, силы для этого. Была, словно лошадь в шорах — видела только то, что впереди. И ни шагу в сторону.
К сожалению, мои усилия прошли впустую. Мама умерла, и мир сразу потерял цвет.
Я за эти месяцы ни разу не прикоснулась к краскам, не пролистала свой альбом для этюдов, выбирая наиболее удачный… И не оглянулась вокруг, как постоянно делала раньше, по привычке выискивая интересный ракурс… Я словно тоже в могиле оказалась, вместе с мамой.
Жила, автоматически ходя на работу, совершенно не связанную с творчеством, хотя меня обратно звали во Дворец молодежи, вести кружок живописи. Но я почему-то не могла. Даже смотреть не могла в эту сторону.
Ела что-то, даже не помня, что именно. Платила за съемную комнату, потому что дом, наш с мамой дом, успела продать, чтоб оплатить мамино лечение, а все деньги ушли сначала на похороны, а маленький остаток — как-то так рассосался, что я и не заметила, куда именно.
И, наверно, я бы до сих пор жила, верней, сущестовала в этом сером бескрасочном мире, если бы не мама.
Она пришла ко мне во сне, открыла дверь в мою пыльную, захламленную комнату, и я увидела, что за ее спиной встает солнце. И зеленые деревья шумят, даря теплый, свежий ветер.
Мама строго посмотрела на меня, бессмысленно сидящую на кровати, и скомандовала:
— А ну, подъем!
Она меня так всегда в школу будила, распахивая шторы и открывая окно, чтоб впустить новый день в мою жизнь.
Я автоматически встала, а она подошла и строго сказала:
— Не кисни. Слышишь? У меня все хорошо. А ты спряталась и не пускаешь никого к себе. Еле прорвалась.
— Ты умерла, — ответила я, борясь с желанием дотронуться. Ощутить опять ласковое прикосновение, почувствовать, что нужна кому-то. Что она со мной.
— Я с тобой, дурочка, — мама подняла руку, словно тоже коснуться хотела, но затем опустила ладонь. И добавила убедительно, — я с тобой. Хватит тут сидеть. Ты здесь умрешь.
— И мы увидимся…
— Нет. Потому что ты будешь в другом месте. Не со мной. И вообще… Что за глупость? У тебя впереди долгая жизнь. И ты очень нужна.
— Я никому не нужна, кроме тебя, мама.
— Ты очень нужна! И даже не одному человеку, а нескольким. Они без тебя пропадут. Поняла?
Я только кивнуть смогла, думая, кому же это я нужна? Кому? У нас с мамой никого не осталось из родных. Кроме Ланки. Но у нее все хорошо, она замужем, наверно, дети…