Чужой портрет
Шрифт:
Он испуганно сопит, и я, опомнившись, усилием воли заставляю себя переключиться и начинаю петь песенку, самую простенькую, немудрящую, которую, как говорила мама, пела еще ее мама.
________________________________
Сонные избушки дремлют в тишине,
Снег укрыл верхушки елочек и крыш.
Обними подушку и прижмись ко мне,
День был очень долгим, ты устал, малыш…
В небе светит ярко первая звезда,
От твоих ресничек тени на щеках.
Будет сон твой сладким пусть всегда-всегда,
Пусть тебе приснится небо в облаках.
Пусть тебе приснится майский летний дождь,
Как ты, босоногий, по полю бежишь.
Пусть тебе приснится все, чего ты ждешь.
Будешь ты счастливым. Засыпай, малыш.
М. Зайцева
________________________________
Я так и засыпаю, рядом с мирно сопящим Вальчиком, под звуки ссоры, доносящиеся из-за стены, и вижу во сне маму. Она легко укрывает меня одеялом и шепчет: “Все пройдет… Засыпай, малыш…”
Утром я встаю и, тревожно прислушиваясь к тишине, иду на кухню.
И вижу там Сергея, спокойно завтракающего кофе и яичницей.
Замираю, проклиная себя за то, что так рано вскочила, а он поднимает на меня холодный взгляд…
Глава 4
— Доброе утро, — так же холодно здороваюсь я, хотя в первое мгновение появляется огромное искушение просто развернуться и уйти обратно в комнату, там лечь на диван и прижаться к теплому боку Вальчика.
Человек, так называющий своего сына, пусть и за глаза, так обращающийся со своей женой, пусть и чувств между ними не осталось, мне ужасно неприятен. И разговаривать с ним — значит, разрушать себя.
Но я у него в гостях, да и нет гарантии, что он не отыграется на Ланке, где она, кстати?
Оглядываюсь, в поисках сестры.
— Ланка на работе уже, — отвечает на мой мечущийся взгляд Сергей, — она по утрам в офисном здании неподалеку полы моет.
Киваю, разворачиваясь, чтоб уйти, но он продолжает:
— Садись, кофе попей.
— Нет, спасибо, — отвечаю я, — я к Вале… Он , может, уже проснулся…
— Этот нахлебник дрыхнет до десяти дня, — говорит Сергей, и я не могу удержаться, ну вот никак не могу!
Ярость топит до черноты в глазах, не успеваю даже обдумать свои слова, свое поведение, просто поворачиваюсь и говорю:
— Ему всего четыре года. Вы хотите, чтоб он зарабатывал деньги? Мог себя прокормить?
— Да он никогда этого не сможет делать, — отвечает Сергей, совершенно не впечатляясь моими словами и яростью и равнодушно прихлебывая кофе. — До самой смерти на моей шее будет сидеть.
Мне настолько противны его слова и настолько жаль маленького мальчика, спокойно спящего сейчас в комнате и не подозревающего, что про него говорит его отец, так больно за него, что дыхание перехватывает и слезы на глаза наворачиваются.
Понимаю, что продолжать разговор бессмысленно, но и уйти, просто смолчать невозможно.
Да, я никто и пришла в его дом, но есть же какие-то человеческие пределы!
— Такие травмы операбельны, — говорю я, — и ребенка можно восстановить. Полностью. Главное, прикладывать для этого силы…
— А ты думаешь, я не прикладываю? — хмурится он, отставляя кофе в сторону, — думаешь, я не стараюсь? Да ты хоть знаешь, сколько денег я на него уже спустил? Сколько сил? Ты тут приехала, вся такая правильная! А ты поживи с ним каждый день, попробуй! Потаскай его по разным врачам, и каждому на лапу сунь! И каждой медсестре! И… — он задыхается собственной злобой, бьет кулаком по столу и рычит, — ты какого хрена тут вообще?..
А после поднимается и делает шаг ко мне. И я невольно оступаю.
Сергей здоровенный, давит массой, злобной, животной энергетикой настолько, что я теряюсь, отступая все дальше и дальше по коридору и в панике осознавая, что совсем одна в квартире. Ланки, судя по всему, умеющей дать отпор этому быку, нет, а я… Я вообще не боец…
И в этот момент, когда хозяин квартиры вот так жутко и неотвратимо наступает на меня, что-то внутри звенит, словно струна, напрягается и рвется, высвобождая бесшабашную, осатанелую храбрость. С таким чувством, наверно, люди в атаку поднимаются. Не думая ни о чем, не боясь уже ничего, на одних нервах.
И я, несмотря на то, что ужасно хочется развернуться и трусливо выбежать из коридора, спрятаться за дверью в комнате Вальчика, выпрямляюсь и смотрю прямо в глаза Сергея:
— Это ваш сын. Ваша кровь. И просто больной мальчик. Вы не должны так себя вести, так говорить о нем даже за спиной. Это недостойно отца. — Он молчит, смотрит на меня, но не двигается, что удивительно, и я добавляю тихо, ставя точку в нашем разговоре, — и мужчины.
После этого разворачиваюсь и иду в комнату Вальчика, очень надеясь, что он не проснулся и не слышал этого всего.
— Чтоб вечером ноги твоей не было в моем доме, — тяжело падает мне в спину, но останавливаться не собираюсь.
И, в принципе, принимаю это.
Я влезла в его дом, принялась что-то выговаривать… Логично, что он меня вышвырнет… Странно, что не прямо сейчас, я бы не удивилась…
Захожу в комнату Вальчика, с облегчением вижу, что он по-прежнему безмятежно спит, присаживаюсь на край дивана и смотрю на милое детское личико.
Он очень похож на свою маму в детстве.
Тот же разрез глаз, носик курносый, веснушки, светлые волосы… Солнышко, как и сама Ланка.
Больно думать о том, что, если так пойдет дальше, то все изменится. Уже меняется. Уже в нем нет той сумасшедшей яркости, что была в его маме когда-то. Болезнь наложила отпечаток даже на такого маленького, едва начавшего свой жизненный путь человека.
Больно смотреть на его маму.
Почему она моет офисы?
Она же дизайнер!
Мы вместе с ней поступали на художественный факультет университета в моем городе, но потом, после того, как тетя Марина заболела, Ланка перевелась сюда…