Чужой ребенок

Зайцева Мария

Все заканчивается неожиданно, меня выносит на поверхность, судорожно цепляюсь за что-то твердое, надежное настолько, что кажется, будто меня на утес или камень огромный выбросило.

Хотя, бред, откуда тут камни? Тем более, такие горячие…

Жадно хватаю воздух губами, сжимаю до боли пальцы на чем-то обжигающем гладком и твердом, моргаю слепо, ничего не видя и не соображая.

— Аня, Аня… — голос Ваньки, виноватый и напуганный, пробивается сквозь темноту в глазах и шум в ушах, — Ань… Прости, Ань… Аня-а-а-а…

Черт…

Он плачет, что ли?

Я уже могу соображать, могу осознавать себя в пространстве.

И осознаю.

И сердце тормозит в легком ужасе.

Потому что камень, за который я судорожно цепляюсь, не камень вовсе, а Хазаров. Он держит меня на руках, крепко так, словно в тисках сжимает, а я хватаюсь за его плечи и шею. И тоже крепко. Потому что, осознав, пытаюсь расцепить скрюченные пальцы, но не могу.

Кажется, если сейчас отпущу его, то опять окажусь под водой. И пойду ко дну неминуемо.

— Стоять можешь? — гудит тихо камень, от которого не в состоянии пока что оторваться.

И я киваю.

Хотя вообще не уверена, что буду стоять. Но дальше висеть в его руках, это за гранью, конечно… Да и Ванька чуть не плачет…

Испугала его, дура…

Крепкие ладони аккуратно перехватывают за талию, ставят на землю. Меня качает тут же, и ладони придерживают… И остаются на теле. Это ощущается сковывающей тяжестью, тисками практически. Инстинктивно хочется отступить, разорвать их, потому что впечатление такое, будто в плену… Будто не отпустит. Боюсь поднять взгляд, посмотреть в его глаза. Боюсь найти там подтверждение своему страху.

— Аня! — в меня врезается худое, мокрое тоже тело, Ванька пытается обнять, вытащить из рук Хазарова, — Аня! Прости, прости, прости! Я не думал… Аня!

— Да все в порядке, — выдыхаю я, поворачиваясь к мальчику и с облегчением осознавая, что Хазаров уже не удерживает. Обнимаю Ваньку, глажу по мокрой макушке, — все хорошо… Я просто плавать не умею, вот и запаниковала…

— Я не знал! Я не хотел, Аня! Я так испугался, что ты… — Ванька обхватывает крепко-крепко, и я думаю, что еще пару лет — и он будет выше меня уже… Почему-то именно в этот момент представляю, каким он будет, когда подрастет. Высоким, красивым. С темными озорными глазами и лихой, подкупающей улыбкой… Он жмется ко мне, как щенок, потерявшийся в этом огромном мире… Глупенький… Напугался…

Внутри что-то такое появляется, растет, чему и названия-то нет. У меня, по крайней мере.

Обнимаю его в ответ, что-то шепчу успокаивающее, что-то о том, что не надо бояться, и куда я могу деться, и отчетливо понимаю, что, в самом деле, никуда не денусь… Как можно куда-то уйти, когда так держат?

— Да отпусти ты уже ее, мелкий, — врывается в наш тандем веселый голос Каза, — она мокрая вся, пусть переоденется сходит…

Ванька, опомнившись, отпускает меня, отступает, и Каз, хмыкнув весело, добавляет:

— Или пусть не переодевается… Пусть так ходит…

Я моргаю удивленно, только теперь осознавая, что мокрая же полностью, а из одежды на мне только футболка свободная, которую нашла в шкафу, в гостевой комнате, и джинсы. Белье постирано и сохнет с ночи… Я как-то не предполагала, что буду плавать…

И сейчас моя невеликая однерочка, которая вполне пристойно смотрелась под плотной хэбешной тканью, очень непристойно выглядит в мокрой футболке. И волосы торчат… И все торчит, мать его!

Торопливо обхватываю себя, скрывая внезапно появившуюся грудь. Вот как так? Всегда считала, что там нечего смотреть совершенно! И белье любила спортивное, просто майки плотные, удобные для длительного ношения под формой…

А тут, в самый неподходящий момент грудь решила напомнить о своем сущестовании! И торчит! Жуть какая…

В полной тишине, наступившей за нахальным замечанием Каза и моей неловкой попыткой прикрыться, по очереди смотрю на всех мужчин.

И невольно краснею.

Потому что слишком внимательный взгляд у Ара, тоже выскочившего из бассейна и сейчас стоящего неподалеку, смешливые и наглые глаза у Каза, рассматривающего меня в упор.

И слишком близко стоит Хазаров. Он, конечно, грудь вряд ли видит, я же спиной к нему повернулась… Но почему-то именно его темное, мрачное присутствие больше всего давит, так, что дрожь по коже идет…

— Аня, ты замерзла вся, — нет, Ваньку надо учить молчать, все же! Эта детская непосредственность… — Мураши по коже!

— Да… — киваю я, сильнее обхватывая себя крест-накрест, — я пойду переоденусь…

Торопливо делаю шаг, и икру продирает острой болью!

Вскрикиваю, поскальзываюсь… И опять попадаю в крепкие руки Хазарова. Машинально хватаюсь за шею, удивляясь тому, что это уже, вроде как, привычно…

— Аня! — пищит взволнованно Ванька, и я, морщась от боли, торопливо успокаиваю:

— Судорога, Вань… Сейчас, надо размять…

— Я помогу!

— Не надо, — неожиданно подает голос Хазаров, — я сам. А вы, — тут он вскидывает взгляд на понимающе скалящихся друзей и напряженно смотрящего на меня Ваньку, — потише тут…

— Нет, я помогу, — упрямится Ванька, но Каз перехватывает его поперек туловища и тащит прочь, приговаривая:

— Да там твоя помощь не требуется, парень… Пошли, постреляем… Тут есть стрельбище, в курсе? С настоящими винтовками…

— Нет! — возражает Ванька, возмущенно дергая ногами и извиваясь в тяжелых лапах Каза, — Ане больно, ей помощь надо…

— Ане помогут, ты все равно ничего не сделаешь…

— Нет!

— Бл… Нянька, скажи ему!

Он разворачивается прямо с висящим под мышкой Ванькой, и я, мучительно улыбаясь, подтверждаю: