Чужой ребенок
Шрифт:
— Ты не чужая, — бормочет он, все так же не глядя в глаза, — ты меня в полиции отмазала… И вообще… А мать даже не заметит…
А вот это вполне реально.
Я на мгновение представляю, что именно может сейчас происходить у Ваньки дома, и становится вообще не по себе. Ну вот как быть?
Отпустить его, заведомо зная, что ему там угрожает опасность? И что он до утра не уснет, скорее всего? А забрать? Ну куда? Как? Чужого ребенка… Блин, Аня, не делай этого… Твоя хата с краю всегда была…
—
— Да она не заметит даже, — кривится Ванька, но я говорю еще более твердо:
— Надо предупредить, Вань. Мама будет переживать.
Он, помедлив, кивает, заметно веселея. В глазах появляется опять забавное выражение всегда готового к озорству ребенка, от которого светлеет на сердце.
Наверно, правильно я сейчас сделала?
Или нет…
Глава 6
Мы все из детства, мам, ты знаешь…
Мы все — смешливый наивняк.
Внутри себя не поменяешь.
Внутри… Снаружи — только так.
Мы в детстве падали, держала
Земля, как твои руки, мам.
И мы с болезненным оскалом
Неслись лечиться по домам.
А ты с зеленкой дула ранку
И утирала слез ручьи.
Во взрослой жизни дико странно
Не чуять больше рук твоих.
Самим вставать, самим пытаться
Зеленкой мазать, кровь стирать…
Мам, как бы я хотел остаться
Там, где могу тебя обнять,
Где я могу опять заплакать
И знать, что вытрешь слезы ты.
Мам, почему ты не сказала
Как больно падать с высоты?
М. Зайцева. 4.01.2023
_____________________________
— Аньк, к тебе там твой пацан, — говорит санитар Вовчик, входя в сестринскую и кивая на входную дверь.
Я дописываю результаты замеров давления в журнал, встаю и иду к выходу.
Ванька сидит на крыльце, стругает небольшой брусочек, подобранный тут же, на территории больницы.
Кривлюсь мимолетно, думая, что у Иваныча явные зачатки Альцгеймера, раз все же сунул ребенку ножик.
Заметив меня, Ванька торопливо сует нож сначала в ножны, а затем в карман и поднимается.
— Я говорила, чтоб не таскал его с собой? — сурово спрашиваю я, кивая на карман, — не дай бог порежешься или кого-то порежешь!
— Да я че, больной, что ли? — изумляется Ванька, — я же знаю, как обращаться.
— Давно ли? — вздыхаю я, но разговор перевожу в другое русло. Нож в любом случае не отберешь у него теперь, чего зря переводить слова? Это я потом Иванычу еще пару ласковых скажу непременно… — Как дела?
— Нормально, — солидно кивает Ванька, — вот, пятерку получил… По физре. И по пению.
—
— Тройбан… — вздыхает Ванька, — но я не виноват! Просто времени мало было!
— Ах, ты еще и поешь… — вспоминаю я известный анекдот про папашу и его сына двоечника, но больше никак не комментирую.
В конце концов, тройка в финале, учитывая стабильные двойки по всем четвертям, это даже и неплохой результат. А я не его мать, чтоб стыдить. И без того… Слишком уж все.
С того дня, как Ванька, предварительно забежав домой и прямо при мне отпросившись у еле ворочающей языком матери, остался ночевать в моей квартире, прошло три недели.
Учебный год практически завершен, и зачем бы мне нужна эта информация? А вот внезапно опять школа возникла с моей жизни, со своим, практически забытым ритмом…
Ванька за это время стабильно ночует у меня три раза в неделю, и я не могу, да и не хочу, на самом деле, как-то этому препятствовать. С того момента, как увидела проиходящее в квартире его матери, моральных сил просто не стало.
Не должен ребенок жить в таких условиях! Просто не должен видеть и слышать то, что видит и слышит Ванька! Не должен, и все тут!
К сожалению, сделать с этим я ничего не могу.
Конечно, наверно, стоит писать заявление в соответствующие инстанции, чтоб Ваньку забирали оттуда и определяли в детдом, но… Но я сама в детдоме росла и точно знаю, что там ему лучше не будет. Физически, быть может, а вот эмоционально…
Несмотря на это, я все же пыталась. Еще две недели назад пробовала аккуратно поговорить с мальчиком о том, что, может, ему будет лучше не с мамой… Но Ванька, моментально определив, к чему ведет разговор, раскричался, заявив, что никуда он не пойдет, никакие детдомы ему не нужны, а будет жить с мамой, а я с такими разговорами могу идти на… Ну вот прямо туда и послал. А потом сбежал, хлопнув дверью и оставив меня в полностью разобранном состоянии.
Я тогда еще подумала, что за что боролась, на то и напоролась. Дура. Не надо было этого начинать. Не надо было привечать чужого ребенка.
Жила себе спокойно, горя не знала… А теперь вот сердце болит…
Ванька объявился через три дня, придя к крыльцу больницы и дождавшись, когда я завершу.
Я вышла, и, угомонив радостно трепыхнувшееся сердце, которое все эти три дня постоянно давало сбои при воспоминании о Ваньке и всей сложившейся ситуации, посмотрела на него, насупившегося и хмурого.
— Ты это… Извини меня, — пробубнил он, не глядя в глаза, — я просто… Ну… Мама, она хорошая… Она просто болеет… И, если я уеду, кто за ней присмотрит?