Чужой среди своих
Шрифт:
Промаршировав по окрестностям минут пять, вернулись к школе, снова собравшись в подобие строя. Но в этот раз народу, кажется, несколько поменьше…
— Ребята! — звонким, нарочито девчачьим голосом воскликнула пионервожатая, — Торжественная часть нашего мероприятия завершена. Сейчас вы, вместе с вашими родными, можете увидеть праздничный концерт, подготовленный силами учеников и педагогического коллектива!
— Поскольку погода сегодня прекрасная, а зрителей много, — так же звонко продолжила дебелая девица, — было решено провести его на улице!
« — Хор мальчиков-зайчиков» — вяло подумал я, вместе со вместе со всеми аплодируя выстраивающейся перед нами детворе. Лопоухий солист, щербато, но очень искренне улыбаясь и весело толкаясь с товарищами, протолкался чуть вперёд.
— Коричневая пуговка
Валялась на дороге,
Никто не замечал ее
В коричневой пыли.
Но мимо по дороге
Прошли босые ноги,
Босые, загорелые
Протопали, прошли…
Не переставая петь, ребята затопали, с непосредственным детским энтузиазмом оживляя песню и весело косясь на грозящую им пальцем немолодую учительницу, с трудом скрывающую улыбку.
— Ребята шли гурьбою
Средь запахов цветочных.
Алёшка был последним
И больше всех пылил.
Случайно иль нарочно —
Того не знаю точно —
На пуговку Алёшка
Ногою наступил.
После все перипетий, благодаря пуговке был найден японский шпион, а школьник Алёшка получил от всех большой почёт и пуговку в коллекцию.
Спев ещё несколько песен, ни одна из которых не была мне знакома, и получив свои минуты славы, детвора с писком разбежалась. А нас ждали отрывки из пьес от театрального кружка, акробатические этюды, вальс «Манчжурские волны» на баяне от нервно потеющей девчушки с бантами больше её головы, матросский танец «Яблочко», чечётка и «Барыня», порадовавшая старшее поколение.
Долго, впрочем, праздничный концерт не продолжился… если верить часам.
Минут через сорок, объявив об окончании мероприятия и напомнив всем, что вечером, но случаю столь знаменательного дня, состоятся танцы, нас отпустили.
— Не расходимся! Не расходимся! — засуетилась Татьяна Ильинична, заспешив к нам. Постоянно оглядываясь, она повела нас в класс, и мы послушно потянулись за ней, как гусята за гусыней.
Вдохнув полной грудью тот неуловимый, но явственный запах школы, я не ощутил никакой ностальгии, а напротив — тянущую душу тоску… Будто ожили давние кошмары о возвращении в школу, необходимости снова садиться за парту, выполнять домашние задания, отсчитываться перед родителями и выслушивать нотации учителей.
Нет права на собственное мнение, а есть одни обязанности… и детство, которое, как известно, самая счастливая пора…
А здесь, как я уже успел убедиться, диктат школы, да и взрослых вообще, возведён едва ли не в абсолют! Не говоря уже о пресловутой общественности, и, мать её, идеологической составляющей! Жить в таких реалиях мне будет ой как трудно…
— Дети… Дети! — привлекая внимание, классная руководительница похлопала длинной указкой по столу, — Садитесь на свои места!
— Миша, — не сразу понимаю, что она обращается ко мне, — а ты садись за первую парту!
Помедлив, пересаживаюсь напротив неё, за непривычную парту с углами и откосами, изрезанную разными разностями, и, покосившись по сторонам, складываю руки перед собой, полуприкрыв глаза.
— Мишенька, тебе тяжело?! — взволновалась учительница, возникнув возле моей парты в полуприседе и тревожно заглядывая в глаза.
— Нет, Татьяна Ильинична, — отвечаю срывающимся голосом и полыхая от ненужного внимания, — Всё хорошо! Я чувствую себя намного лучше, чем выгляжу.
— Хорошо, Миша, хорошо… — успокаивающим тоном сказала она, погладив меня по голове своей полной рукой, и снова выпрямилась.
Татьяна Ильинична начала говорить то, что и положено говорить всем учителям — об успеваемости класса и отдельных учеников, поведении, необходимости подтянуть за лето хвосты. С поправкой на идеологическую составляющую, ну ничего нового…
— Хочу также отметить, что Миша Савелов…
Я весь обратился во внимание, ощущая пристальные взгляды одноклассников.
— … имеет достаточно тяжёло заболевание, — стискиваю зубы до боли, — и вы должны всячески помогать своему товарищу, а не пытаться глумиться над ним.
— Обязательно поможем, Татьяна Ильинична, — сказал Севка с той издевательской искренностью, которая обманывает только взрослых, — он же наш товарищ!
— Замечательно, Севочка! — обрадовалась классная, и, ещё немного поговорив о том, что эпилепсия это не приговор, вспомнила под конец Александра Маресьева, и перешла, наконец, к другим повесткам.
А я, красный от удушливого стыда, сижу за первой партой, и…
… в отражении оконного стекла, ловлю взгляды ребят и особенно — девчонок. Взгляды, в большинстве сочувственные, но в это сочувствие примешивается нотка брезгливости.
Девочки шепчутся, прикрывая губы ладошками… Всё, другие повестки отошли на другой план! Или может, это мне только кажется? Сам себя накручиваю?
— Жалко… — внезапно меняя тему, говорит Татьяна Ильинична, остановившись возле меня, — Жалко, что в этом году, Миша, ты пропустил День Пионерии! Он для тебя последний… возраст уже не тот. Ну да ничего…
Погладив меня по голове ещё раз, она отошла, и минут через пять отпустила нас наконец-то, пожелав хорошо отдохнуть на летних каникулах, и, разумеется — подтянуть хвосты! Высморкавшись прочувствованно и часто заморгав, классная руководительница вышла вон, оставив нас одних.
— Ну что! — громко спросил Лёха, пересаживаясь зачем-то со стула на парту и болтая ногами, — Куда пойдём?
— Ой… — отозвалась одна из девочек, тощая вертлявая брюнетка с зелёными глазами дивной красоты и острыми коленками, — да как договаривались! Забыл уже, что ли?
— Да не забыл, — вздёрнул подбородок приятель, — а уточнил диспозицию!
— Диспозицию… — фыркнул Леван, скрещивая руки на груди, — ты слово научись правильно применять!
— Да погодите вы… — вмешалась будущая мисс Бульдожка, проходя к моей парте с целеустремлённостью ледокола, — Миша… а как оно?