Чужой среди своих
Шрифт:
От участкового пахнет табаком, алкоголем, «Тройным» одеколоном, сапожной ваксой, потом и чем-то неуловимо, но явственно казённым, проявляющимся у всякого служивого, с корнями вросшего в Систему и не мыслящему себя вне её. Запах этот, будто вплетённый в ауру человека, причастного Власти, обволакивает нас с сигаретным дымом, приводя к покорности и послушанию.
Докурив, он помолчал, встал, щелчком пальцев выкинул окурок в лопухи, одёрнул китель и пошёл прочь, поскрипывая сапогами. Уже почти повернув за сараи, участковый остановился, и, развернувшись к нам вполоборота, сказал, будто вспомнив о чём-то не слишком значительном…
— Да! У него не было воды в лёгких. Сердце.
Вместо эпилога…
Проснулся я незадолго до рассвета и некоторое время лежал без сна, прислушиваясь к ровному сопению Лёвки. Заснуть, наверное, уже не удастся… а поглядев на часы, я понял, что оно, пожалуй, и ни к чему!
Зевая в ладонь, я встал, нашарил ногами тапки и прошёл на кухню, где, уперевшись лбом в оконное стекло, некоторое время смотрел, как сквозь темноту ночи начинают проступать первые признаки рассвета. Ощутив позывы в мочевом пузыре, покосился было на прикрытое крышкой поганое ведро, приготовленное для таких случаев, но побрезговал, решив, что от меня не убудет прогуляться полсотни метров.
Вернувшись, застал на кухне отца, задумчиво стоящего у окна, и, не удержавшись, подошёл к нему, боднув головой в плечо. Он хмыкнул и обхватил меня рукой, и некоторое время мы молча стояли, вместе встречая рассвет.
На вокзале нам нужно быть достаточно рано, поскольку поезда, идущие на Москву, проезжают через райцентр не слишком часто, и, вдобавок, с билетами есть какие-то сложности. Нужно успеть не то купить билеты, не то подтвердить бронь, и, вроде как, есть ряд сложностей, из-за которых мы выдвигаемся на вокзал сильно загодя, и притом не одни, а имея группу поддержки.
Все вещи уже собраны с вечера и стоят, мешаясь в крохотной квартирке. Скоро начнётся суета и суматоха, но сейчас у нас есть время для разговора…
— Раввин, значит, — сказал я, начиная разговор. Хмыкнув ещё раз, отец взял было папиросы, лежащие на подоконнике, но, помедлив, положил их обратно, занявшись кофе.
— На тебя делать? — не поворачиваясь, поинтересовался он.
— Делай, — согласился я, и вскоре по кухне поплыл запах кофе. Мы молчали…
— Раввин, — сказал он и вздохнул, закусив верхнюю губу, снова замолкая.
— Но об этом ты у матери спросишь, — добавил он, — а мы… Всё ещё сложней.
Он замолк, разливая кофе по чашкам, а я, хотя и распираемый от любопытства, молчу.
— Раввин, — повторил отец, невидящим глазом уставившись в окно, — А папа моей мамы, мой дедушка — банкир…
— Ага, — озадаченно сказал я, просто чтобы нарушить эту тишину.
— Мама в Революцию пошла, — неожиданно сказал он, — Сперва еврейская самооборона, потом БУНД, а потом, в семнадцатом, к меньшевикам примкнула. Н-да…
— С Троцким знакома была, — ностальгически сказал отец, делая глоток, — Да и… со всеми, в общем. Ну и…
Усмехнувшись криво, он дёрнул плечом, а я, открыв было рот, закрыл его обратно, не находя слов. В голове — пусто, аж до звона! Историю тех лет я знаю неважно, но об антагонизме большевиков и троцкистов наслышан.
Да и с меньшевиками, кажется… и с БУНДом, и… собственно, со всеми! Хм, а ещё и между своими…
— И… — начал я каркающим голосом, собравшись с разбегающимися мыслями, — сильно она… ну, в Революции? Участвовала?
— Да нет, — вздыхая, ответил отец, — совсем нет. Так… восторженная девочка. Семнадцать ей было, какое-то там серьёзно! Но красивая, да… Не единственная наследница, но…
Пытаюсь собраться с мыслями, но выходит плохо.
— Везде вхожа была, сам понимаешь, — отставляя чашку, вздохнул отец, — Сотни, тысячи знакомых… Большевики, меньшевики, эсеры, анархисты! Все!
— Понимаю… — сдавленно ответил я после короткого молчания.
Отец на это утверждение только усмехнулся невесело, но промолчал, по-прежнему глядя в окно.
— А… дедушка? — сдавленно поинтересовался я, смутно понимая, что и с ним может быть не всё так просто.
— Дедушка? — переспросил отец, старательно глядя в сторону. Киваю зачем-то, будто он может увидеть меня, но папа молчит, и, держа в руке уже остывшую чашку кофе, всё также смотрит в окно.
— Дедушка… — вздохнул он, — мой папа в КОМИНТЕРНе работал, н-да… Немец.
— Кха… — закашлялся я, а отец, всё так же отвернувшись, рассказывал об офицере кайзеровской армии, потомке знатного прусского рода, который, вопреки всему, проникся социалистическими идеями…
— Это мы, значит… с титулом? — ошарашено поинтересовался я у отца.
— Нет, — усмехнулся он, слепо нашаривая папиросы и закуривая.
— Но… ты сам говорил, он старший в роду, — не понял я.
— Они с матерью женаты не были, — снова усмехнулся он, — и… у моего отца жена осталась в Германии. Формально, да и детей у не было, но…
Отец пожал плечами и затянулся, выпустив дым в открытое окно.
— А что не развелись? — поинтересовался я, не желая отпускать тающую мечту о титуле, замке и гражданстве Европы.
— Тогда на это иначе смотрели, — не сразу отозвался отец, — коммунисты, по крайней мере.
— Да… — сделав ещё одну затяжку, он с силой потушил окурок в пепельнице, — и титул с замком достались младшему брату отца. А потом, после войны, когда его повесили по приговору Нюрнбергского трибунала, перешли к его сыну.
— К-как повесили? — не понял я.
— За шею, — спокойно отозвался отец, — Как военного преступника.
— А… — я открыл было рот, но понял, что мне нужно переварить полученную информацию. В голове вертятся десятки, сотни вопросов…