Чужой. Воскрешение
Шрифт:
Она моргнула, сбитая с толку – ее разум затопили смутные, хаотичные образы и воспоминания, в которых она не могла разобраться.
Всеохватывающая боль потери – тошнотворной, невозвратимой потери – захлестнула ее разум, все ее тело. Это ничего не значило. Это значило всё.
Она искала связь с себе подобными, пыталась найти поддержку и безопасность яслей, но ничего этого не было. Была только эта боль, ужасающая потеря. Она была
Но такой она не останется. Ее тело знало. Будут другие ясли. Всегда появляются новые ясли. Она сама их построит. Она – и ее дети. Несмотря на ружья, несмотря на оковы, люди станут их частью. Они станут ей пищей, и она даст жизнь молоди. Она возьмет это место силой. Как было всегда. Как будет всегда.
«Нашей конструктивной безупречности соответствует только наша же враждебность. Даже людей восхищает чистота нашей породы. Мы – вид, выживающий в любых условиях, незатуманенный ни совестью, ни сожалениями, ни моральными заблуждениями.
Идеальный организм…»
4
В столовой Гэдиман сидел напротив Рипли, но на несколько стульев дальше. Он хотел дать ей личное пространство, даже если уединенность и была только иллюзией. В столовой, служившей заодно и комнатой отдыха, они оказались единственными посетителями. У двери стояли два охранника, но они были настолько обыденной деталью интерьера на «Возничем», что Гэдиман едва их замечал. И сомневался, что Рипли обращает на них внимание.
Она все еще была ограничена в движении, но за последние несколько дней люди несколько ослабили узы, чтобы дать ей большую подвижность. С тех пор, как ей показали изображение маленькой девочки, она стала странным образом пассивной и смотрела куда-то внутрь себя. Она ничему не сопротивлялась, и больше не выказывала склонностей к жестокости. Рэн считал, что изображение ребенка разбудило в ней достаточно воспоминаний, чтобы к ней вернулась часть ее прежней личности. Она была офицером флота, сказал Рэн. Она знала, как подчиняться и следовать приказам. Гэдиман же в этом сомневался.
Увеличившаяся свобода позволила Рипли первый раз самостоятельно поесть. Гэдимана это радовало. Кормить ее насильно было неприятно, и он не верил, что им удавалось впихнуть в нее достаточное количество питательных веществ. Однако теперь, когда у нее появился шанс поесть самой, она не проявляла к этому особого интереса. Что-то она съела, но, по большей части, просто перекладывала еду в тарелке с места на место. Блюдо было для корабля типичным – из обработанного и обезвоженного сырья, которое позже снова перерабатывалось так, чтобы хотя бы отдаленно напоминать узнаваемую пищу, – но Рипли не выказала большого аппетита. Гэдиман волновался, что у нее депрессия. Рэн отмахивался от его переживаний.
Гэдиман почти доел свой завтрак, когда заметил, что она изучает вилку, выказывая к ней куда больше интереса, чем к еде. Он вытер рот.
– Вилка, – услужливо сказал он. Ему отчаянно хотелось поговорить с ней, установить хотя бы базовое понимание. Если бы ему это удалось, то он мог бы узнать, что творится у нее в голове – то, чего не было возможности исследовать. Что она помнила? Что знала? Гэдимана пожирало желание это узнать.
Слегка прищурившись, Рипли искоса поглядела на него. Она всегда избегала прямого зрительного контакта. Слово она повторила, но тихо и неправильно:
– Дилдо.
Гэдиман смутился и был рад, что этого никто не слышал.
– Вилка, – мягко поправил он.
Выражение ее лица изменилось. Ему даже почти показалось, что она сейчас улыбнется, но этого не произошло. Вместо того она удивила его вопросом:
– Как вам?..
Казалось, что разговор требует от нее таких усилий, что он предугадал остальное.
– Как нам удалось тебя заполучить? Благодаря тяжелой работе. Образцы крови. Образцы тканей, взятые на Фиорине 161 и хранившиеся в лазарете на холоде.
Такое простое объяснение такой сложной работы. Беспрецедентной работы. Образцы оказались достаточно разнообразными, и клеток было в изобилии, но ДНК представляла собой хаос. Они сделали удивительное открытие, когда обнаружили, что на момент, когда у Рипли были взяты образцы крови и тканей, эмбрион чужих, уже находившийся внутри, на том не остановился. Он, подобно вирусу, поразил все живые клетки носителя – все до единой – и вынудил их измениться, чтобы ему было удобнее расти и развиваться. Это был глобальный прорыв в адаптивной эволюции. Гарантия, что любой носитель, – абсолютно любой, – обеспечит эмбриону все необходимое, даже если тело носителя не отвечало требованиям.
Смешение ДНК Чужого и Рипли позволило им вывести ее саму и эмбрион внутри нее. Но это было не просто. Им пришлось разобрать ДНК вплоть до РНК, пересобрать ее и постараться заставить функционировать… Это был труд, невероятно тяжелый и полный разочарований, и на него ушли годы.
А теперь она сидит тут, как обычный человек, и ест еду, как обычный человек. «А ее жуткий ребенок, уже теперь…»
– Фиорина 161… – тихо сказала Рипли, словно пробуя слово на вкус, перекатывая его во рту. – «Ярость»?..
– Это о чем-то напоминает? – надавил Гэдиман. Если бы только она с ним поговорила. – Что ты помнишь?
Она не ответила на вопрос, а только снова искоса взглянула на ученого.
– «Оно»… растет?
Гэдиман удивленно моргнул.
– Если «оно»…
«Она спрашивает о зародыше, который мы из нее извлекли… Да, должно быть о нем!»
– Да, «оно» растет. Очень быстро.
– Это королева, – решительно заявила Рипли, откладывая вилку в сторону. Тарелку она тоже оттолкнула от себя.