Чужой

Юргелевич Ирена

— Да.

Вишенка, так же как раньше Мариан и Юлек, позавидо­вала Зенеку. Родители не раз говорили, что в самостоятель­ное далекое путешествие отпустят ее только после окончания школы. Но признаваться в этом не хотелось, и она лишь ти­хонько вздохнула.

— Я была раз во Вроцлаве, мы с папой на самолете ле­тали. Ты летал когда-нибудь на самолете?

— Нет.

— А я летала, два раза! — Вишенка была в восторге, что у нее есть хоть такое преимущество перед Зенеком. — Один раз во Вроцлав, а потом в Щецин. А что делает твой отец?

— Вода кипит, — заметила Уля.

— Что делает

твой отец? — повторила Вишенка.

Она прекрасно поняла, что Уля считает ее поведение бес­тактным и нарочно хочет переменить разговор, однако отсту­пать не собиралась. Ей-богу, это ведь глупо — вести себя так, как Зенек!

— У моего отца авторемонтная мастерская, — буркнул парень.

— А мой папа инженер! — похвасталась Вишенка, хотя никто ее не спрашивал. — А мама работает в проектном бюро, а сейчас у нее отпуск, и мы вместе с ней приехали в Ольшины. Она никуда со мной не ходит, потому что ей недавно сняли гипс с ноги и велели не утомляться... А знаешь что? Она на минуту задумалась. — Вот ты вчера нам про птиц сказывал, так я думала, ты в деревне живешь.

— Я раньше часто ездил в деревню. К дедушке.

— А теперь больше не ездишь?

— Нет.

— Почему?

Зенек не ответил. Заметно было, что он уже здорово разо­злился. Вишенка смекнула, что пора кончать расспросы, и объявила, что сейчас заварит чай.

— Я принесла, — сказала Уля и достала из своей сумочки пачку чая и полукилограммовый пакет сахара.

— Куда столько? — засмеялась Вишенка. — Нам две ло­жечки на заварку хватит.

Уля и сама знала, что хватило бы двух ложечек... но в магазине столько не продают, а из дому она брать не хотела. Она не сказала об этом даже Вишенке, слишком горько было бы признаться, что у родного отца чувствуешь себя чужой. О том, чтобы взять что-либо без спросу, не могло быть и речи, а попросить еды с собой — добавочный завтрак или полд­ник,— одна эта мысль была ей противна. Как она вчера му­чилась, когда решила взять из домашней аптечки доктора кусок марли, вату и бинт! Но тут уж ничего нельзя было по­делать: от грязной повязки могло начаться заражение крови. Кроме того, успокаивала себя Уля, потом можно будет купить все это в Лентове и положить на место. К счастью, у нее было немного денег — тетки перед отъездом дали ей с собой пять­десят злотых, чтобы не нужно было просить на каждый пустяк у отца. Теперь Уля с благодарностью вспоминала их доброту.

— Все равно, — сказала она, подавая Вишенке пакеты,— пусть останется у нас на складе, может еще пригодиться.

Вишенка заварила чай, разложила на бумаге бутерброды пододвинула их к Зенеку.

— Ешь, колбаска первый сорт.

— Я уже завтракал.

— Чего ты там завтракал? — накинулась на него Вишенка. — Опять принимаешься за вчерашнее?

— Завтракал, — упрямо повторил Зенек. — Юлек мне ку­пил хлеба.

— То хлеб, а то булка с маслом и колбасой! Бери, не то разозлюсь.

— Возьми, — сказала Уля.

Зенек взял наконец и начал есть маленькими кусочками, словно бы неохотно. Дунай, учуяв соблазнительный запах колбасы, встал и, как всегда, замер в ожидании. Вишенка за­явила, что сегодня и она хочет попробовать покормить собаку с руки. Она старалась вести себя точно так же, как Уля: по­ложила кусок булки на ладонь и, став на колени, долго и тер­пеливо манила Дуная к себе. Но он не шел. Страх был сильнее голода.

— Ничего не выйдет. Ладно, пусть Уля ему даст, — ска­зала наконец Вишенка с некоторым раздражением. Не отда­вая себе в этом отчета, она считала естественным, что у нее все и всегда должно получаться лучше, чем у Ули.

К Уле Дунай подошел гораздо скорее, чем вчера, и уже не кидался на хлеб так отчаянно. Однако, когда она во время еды попыталась его погладить, он отскочил назад.

— Рано еще гладить, — сказал Зенек. — Такие животные приручаются не сразу.

— Он уж такой, — с гордостью сказал Зенек. — Где бы он ни работал, его ни за что не хотят отпускать. Уважают его. — Ты нам еще не показывал компас, — вспомнила Вишенка.

— Это мне на память, — объяснил он, доставая компас из кармана. И добавил, не дожидаясь расспросов: — Я родился вскоре после того, как дядя вернулся в Польшу. И он дал его маме — для меня.

— Чтоб ты не потерялся, — пошутила Вишенка. Она бегло осмотрела блестящую вещицу и протянула ее Уле.

— Дядя говорил, что я, может, стану моряком.

— А ты хотел бы? 

— Да.

Уля рассматривала компас благоговейно, она понимала, что для Зенека эта вещица — бесценное сокровище. У нее тоже были такие сокровища. Все молчали. Лицо Зенека светилось радостной и в то же время смущенной улыбкой, как будто человек, которого он так долго искал, уже стоит перед ним, и он, Зенек, не знает, как с ним заговорить.

— Юлек свистит, — сказала вдруг Вишенка. 

Зенек замер.

— Свистит, — повторила» Вишенка. — Они вернулись.

Зенек шагал быстро, с силой опираясь на свою палку, не глядя, куда ставит больную ногу, хотя каждый шаг причинял ему боль. Уля шла рядом, Вишенка выбежала было вперед, но тут же вернулась, чтобы быть вместе, — она почувствовала, что Зенек первый должен заговорить с ребятами.

Вскоре между деревьями показались Юлек и Мариан. Они шли молча.

— Зенек! — крикнул Юлек.

Что-то в его голосе обеспокоило не только Зенека, но и на Улю. Даже Вишенка, менее чувствительная к таким вещам, заметила, что мальчик явно не в своей тарелке — как будто он был в чем-то виноват и хотел попросить прощенья.

Они сделали еще несколько шагов, и вдруг Зенек остано­вился. Ни о чем не спрашивая, он смотрел на проходивших ребят широко открытыми глазами.

— Нету твоего дяди в Стрыкове, — сказал Мариан.

— То есть как это нету? — запинаясь, спросил Зенек.— Как это?

— Мы искали... — начал Мариан.

— На стройке вы были? — стремительно прервала его Ви­шенка.— Там, где мост строят?

— Конечно, были.

— Я сам пойду в Стрыков! — крикнул Зенек, внезапно рассвирепев. — Пойду и найду! Вот увидите!

— Слушай... — нерешительно проговорил Мариан. Не очень-то ему было приятно отнимать у Зенека последнюю на­дежду.— Слушай... в Стрыкове вообще никакого моста нет. Его собирались строить, но потом план изменился, и теперь там бурят какие-то скважины. Работают там пять человек, но никакого Антона Яницы они не знают.