Чужой

Юргелевич Ирена

Мать закрыла за собой дверь и молча стала снимать жакет.

— Мама...— прошептала Вишенка, не в силах вынести

это молчание.

Мать медленно подошла к дочке, обняла ее и прижала к себе.

Вишенка вздыхает с облегчением. И тут же ее охватывает беспокойство, она чувствует, что сейчас начнется тот разго­вор, которого она так боится. Тут уже нельзя будет отделать­ся ничего не значащими фразами. Куда проще справиться с мамой, когда она держится сухо и холодно, как сегодня за обедом: можно просто нагрубить.

А вот когда она ласкова...

— Девочка моя, — звучит нежный, мягкий голос матери,— как же нам плохо было эти дни, правда?

— Я знаю, я плохо себя вела, прости, — нарочно по-детски говорит Вишенка. — И прости, что опоздала.

— Ладно уж, ладно... — снисходительно улыбается мама. Потом голос ее становится серьезным: --Дело ведь даже не в том, что ты опоздала. Мне хочется поговорить с тобой от­кровенно.

Как хорошо, что в комнате совсем темно! Иначе мама увидела бы, что ее призыв к искренности испугал дочь.

— Последнее время твое отношение ко мне очень измени­лось.

— Мое?

— Еще недавно каждый раз, когда ты возвращалась с реки или какой-нибудь прогулки, ты мне столько всего рас­сказывала... А последнее время — почти ничего... Почему? Ты что-то от меня скрываешь, ведь правда? Вишенка молчит.

— Доченька... — с легким упреком говорит пани Убыш. Отклика нет. Но мать не сердится, она еще крепче обни­мает дочку.

— Доченька, пойми. Ведь если я спрашиваю, так это для того, чтобы помочь тебе.

— Мне? Да ведь ничего не случилось!

Рука, обнимающая Вишенку, падает. Разговор по душам не получился. Пани Убыш встает и, засветив лампу, молча принимается готовить ужин. Вишенка удирает на крыльцо.

На улице уже темно. Лишь через некоторое время глаза начинают различать дорогу, забор, темный купол каштана на фоне более светлого неба. Сильно пахнет душистый табак. Село полно вечерних звуков — то залает собака, то заскрипит запираемая на ночь калитка или ворота, то зазвенят в воз­духе запоздалые крики детей, которых давно уже зовут до­мой. Вишенка не прислушивается к вечерним голосам, она глубоко задумалась.

Она не говорила маме про Зенека, потому что дала слово молчать. Конечно, хлопот с этой тайной было много — непри­ятно было хитрить, убегать украдкой, таиться, — но много было и радостей. И главное — во всем этом не было ничего плохого, это Вишенка твердо знала. Ее сколько раз так и подмывало рассказать маме о загадочном пришельце, по­явившемся на острове! Так было до сегодняшнего утра. А те­перь— теперь Вишенка должна скрывать от мамы не только тайну Зенека, но и свою собственную — набег на сад.

Мама, конечно, посчитала бы это бог знает каким преступ­лением, она бы не поняла, что это сделано просто ради спор­тивного интереса и что Вишенка непременно должна была участвовать. Непременно! Ну разве могла она перенести, чтобы ее считал трусихой такой парень, как Зенек?

* * *

На другой день бабушка поехала в Лентов на рынок про­давать творог и яйца и взяла с собой Мариана. Юлек остался один. Было скучно, и он, не дожидаясь девочек, отправился на остров. Потом пришли и девочки и застали обоих ребят за работой — они поправляли шалаш. Зенек неосторожно при­клонился к одному из кольев, и стенка разъехалась.

Уля, которой поручили наломать веток, была очень довольна — работа позволяла ей держаться в стороне. Вишен­ка тоже радовалась, что нашлось дело. Обе все время думали ) вчерашнем, и обеим не хотелось об этом разговаривать.

Когда они шли на остров, Вишенка, видя Улино плохое «строение, спросила с неприятным смешком:

— Что, осуждаешь?

Уля не ответила — у нее, как всегда, не хватило смелости возразить подруге. Но Вишенка и так чувствовала, что Уля ее осуждает, и это ее раздражало. Поэтому она, как только увидела Зенека и Юлека, нарочито вызывающе крик­нула:

— Ну что, скоро опять пойдем за яблоками, а?

Юлек готов был идти хоть сейчас. Зенек, занятый обтесыванием колышка, промолчал, а потом, поискав взглядом Улю, спросил:

— Дунай не появлялся?

— Нет, — тихо ответила она, растерявшись оттого, что он к ней обратился.

Через некоторое время Юлек, расчистив канаву, которую они выкопали вокруг шалаша, чтобы отводить дождевую воду, во всеуслышание заявил, что ему хочется пить и что не­плохо бы сейчас съесть яблочко.

— Неплохо бы! — подхватила Вишенка, громко рассмея­лась и выжидательно посмотрела на Зенека.

Но Зенек по-прежнему вел себя так, будто ничего не слышал. Вбивал колья, переплетал их ветками, потом при­нялся разжигать огонь.

И в эту минуту на поляну вышел Мариан.

Лицо у него было странное. На нем застыло выражение мрачной реши­мости. Все это сразу заметили, и Юлек, который рванулся было к бра­ту, чтобы рассказать ему об аварии с шалашом, остановился на полпути. Вишенка бросила наземь охапку хво­роста и замерла, глядя на Мариана большими глазами. Уля побледнела, она чувствовала, что сейчас что-то про­изойдет.

Зенек продолжал стоять на коле­нях перед очагом, только голову под­нял; лицо его стало настороженным и враждебным, как в первые дни.

Мариан остановился перед ним, не­сколько минут они молча мерялись взглядами.

— Зенек... — начал Мариан и за­молк, сам испугавшись того, что соби­рался сказать. Потом он вздохнул и, решившись на все, произнес твердо и отчетливо: — Ты украл деньги у тор­говки на базаре. Признаешься? Все обмерли. Юлек бросился к брату.