Чужой

Юргелевич Ирена

Потом Уля заглянула на кухню. Зенека там не оказалось, постель его была убрана, на столе стояли синяя отцовская чашка и тарелка с хлебными крошками. Что это значит? Она снова подошла к кабинету.

— Доброе утро! — сказал доктор. — Я не знал, что ты так рано придешь, а то подождал бы тебя с завтраком.

— А Зенек?

— Он пошел на работу, туда же, куда вчера. Вернется к вечеру.

Какое разочарование! Уля надеялась, что наконец-то им с Зенеком удастся побыть вдвоем. И тогда, кто знает, мо­жет быть, они рассказали

бы друг другу свои тайны, которые не, расскажешь при других, пусть даже самых близких людях.

— Я говорил Зенеку, что он слишком устанет, мы ведь вчера допоздна разговаривали («Значит, все-таки разговари­вали!»— отметила Уля), а ему, чтоб успеть на работу, при­шлось встать в половине пятого. Упрямый парень!—улыб­нулся отец. — Ну что ж, его можно понять — хочет немного подработать.

Уля заметила, что упрямство Зенека понравилось отцу, и ей это было приятно.

Доктор мельком взглянул на дочь и взялся за журнал, считая, видимо, что разговор окончен. Но Уле хотелось его продолжить.

— Папа...

– Да?

Девочка глубоко вздохнула и, не зная еще, что услышит

в ответ, невнятно пробормотала:

— Ты ведь не думаешь, что Зенек... ты ведь ему не ве­лишь. ..

— Что с тобой? Чего я ему не велю?

— Не велишь вернуться домой?

— Нет, — задумчиво проговорил доктор. — Нет, — повто­рил он, как бы отгоняя собственные сомнения.

Уля снова вздохнула, на этот раз с облегчением. Она так боялась, что отец сочтет это своей обязанностью — взрос­лые ведь всегда принимают сторону родителей против

детей.

— А что с ним будет?

— Что с ним будет?..

Отец отложил журнал, а Уля присела на табуретку около стола и молча ждала ответа. Со вчерашнего вечера она счи­тала отца в какой-то мере ответственным за судьбу Зенека, хотя совершенно не отдавала себе отчета в том, что это озна­чает для нее самой.

— Конечно, лучше бы всего... — неторопливо рассуждал отец, — лучше бы всего ему жить с кем-нибудь из близких, с человеком, которому он доверяет. Я вот думаю об этом Янице...

— Но ведь Зенек не знает, где он живет!

— Возможно, мы его разыщем. Сержант Ковальский обе­щал мне кое-что сделать.

— Милиционер?

Он слегка улыбнулся ее удивлению.

— Ты считаешь, что милиция только и делает, что следит за уличным движением да ловит преступников? Сержант очень сочувственно отнесся к Зенеку, хотя я и не много мог ему рассказать. Во всяком случае, он согласился, пока маль­чик находится у нас, под присмотром, оставить его в покое. А тем временем Ковальский узнает, какая организация долж­на была строить мост в Стрыкове и где находятся сейчас строители.

— А вдруг его все-таки не найдут? Что тогда?

— Ну что ж, тогда придется поместить парня в воспита­тельную колонию.

«Воспитательная колония»? Это звучало не очень приятно.

— Я бы не хотел, чтобы ты говорила Зенеку об этих по­исках,— заметил отец. — Пусть не надеется заранее, ведь пока еще ничего не известно.

— Ладно,— сказала Уля. — А он согласится поехать в ко­лонию?

— Он согласится на что угодно, лишь бы не возвращаться к отцу. Так он мне сказал.

Следующий вопрос Уля задала так тихо, что отцу при­шлось наклониться к ней, чтобы расслышать ее слова:

— А он сказал тебе... Зенек сказал, почему не хочет жить с отцом?

— Да. — Лицо доктора омрачилось. — А тебе он говорил?

— Нет.

— Ты не удивляйся. Плохо думать о своих родителях и плохо о них говорить — это очень тяжело.

Внезапный слепой гнев охватил Улю. Кому он это расска­зывает!

— А я нисколько и не удивляюсь! — порывисто и резко, как прежде, ответила она. — Я его очень даже хорошо по­нимаю.

Доктор отпрянул, как от удара. Несколько минут он сидел молча, а когда заговорил, в голосе его была незнакомая Уле грустная нежность:

— Ты, верно, тоже редко говоришь обо мне с друзьями?

— Никогда и ни с кем.

— Да, конечно... и все думают, что ты счастлива, не правда ли? — Ответа не было, да он его, видно, и не ждал, потому что губы его сложились в горькую усмешку. — Все ду­мают, что, хоть и нет у тебя матери, зато отец хороший. И никто не знает, как тебе со мной плохо.

Такие слова Уля слышала от отца впервые. Весь ее гнев мгновенно испарился, уступив место непонятному смятению. Она замерла, глядя в землю и чувствуя, что щеки ее зали­вает жгучий румянец.

— А ведь я так хочу, чтоб тебе было хорошо, — тихо ска­зал доктор.

Казалось, на этом разговор окончится. Но нет... он при­двинулся ближе и начал говорить отрывисто, еле слышно:

— Я так этого хотел... Но... Я. нанес тебе тяжкий удар. Для ребенка это всегда удар, когда один из родителей остав­ляет семью. Ты не можешь мне этого простить, я знаю... Ты не считаешь меня другом, не веришь, что я желаю тебе доб­ра... Но пойми... — он посмотрел на дочку робко, проситель­но, словно боясь, что она не примет его оправданий, — пойми, не всегда можно найти решение, которое было бы хорошо для всех... Если бы я тогда остался, мама все равно не была бы со мной счастлива. Она знала, что я люблю другую.

Теперь у Ули запылали не только щеки, но и уши и лоб. Острая, разгоравшаяся годами ревность снова поднялась в ней и поборола страх и смущение.

— А я? — с болью крикнула она. — Я тоже стала тебе не нужна?

— Ты? Не нужна? — переспросил доктор. — Как так — не нужна?

— А вот так! — продолжала она, чувствуя, что больно ра­кит отца, и радуясь этому. — Когда была жива эта женщина, ты ни разу не пригласил меня к себе! Ни разочка! Где был мой дом? У теток! А отца у меня как будто и вовсе не было! За все эти годы мы виделись всего пять раз!