Чужой
Шрифт:
— Ладно, — согласился Мариан.
— Ну, пока! — крикнул Юлек Вишенке.
— Пока, — рассеянно улыбнулась Вишенка.
— Ты что, не пойдешь к Уле? — изумленно крикнул Юлек, видя, что девочка повернула к саду. Со вчерашнего вечера дом доктора представлялся ему самым интересным местом на свете.
— Пойду... потом... попозже.
Обратно Вишенка плелась еле-еле. Она знала, что непослушание не сойдет ей безнаказанно, однако не из-за этого наливались свинцом ее быстрые ноги.
Принесенные мальчишками новости привели ее в полную растерянность. Доктор... этот холодный, суровый человек, с
«Мама!» — беспомощно прошептала она, ища утешения у той, которая сама же и была причиной ее страданий. И тут в памяти всплыли слова пани Убыш, на которые вчера она не обратила внимания: «Я помогла бы вам... но ты вела себя так, словно меня и на свете нет!»
«Она помогла бы нам, — думала Вишенка, — непременно помогла бы!» Ах, все пошло бы совершенно иначе, если бы Вишенка доверилась матери! Если б она захотела и сумела убедить ребят, что мать этого доверия заслуживает! Но она об этом не заботилась. А потом взяла и без предупреждения выложила матери все, и мама, конечно, испугалась. Так что не одна мама тут виновата — она, Вишенка, тоже...
Ей почему-то стало легче на душе, и она прибавила шагу. Собственная вина тяготила куда меньше, чем мамина! Вишенка пустилась бегом.
— Где ты была?
— На дороге! Я разговаривала с мальчишками!
— Разве ты забыла... — хмурится пани Убыш.
— Нет, мамочка! — умоляюще прерывает ее Вишенка. Она подбегает к матери, обнимает ее.—Мама, послушай, ты еще ничего не знаешь!
И девочка пересказывает матери все, что сообщил ей Юлек.
— И они... они так радуются! И Юлек, и Мариан, и Уля! Ах, мамочка! — И Вишенка доверчиво, совсем по-детски кладет голову на колени матери.
Пани Убыш сидит не шевелясь и молчит. Наконец Вишенка слышит легкое покашливание. Это у мамы такая привычка— от смущения и растерянности она всегда покашливает.
— Доченька...
— Что, мамочка? — Вишенка поднимает голову и видит, что тонкое, миловидное лицо матери заливается слабым румянцем.
— Доченька... — повторяет мать, стараясь придать своему голосу строгость, но это ей не удается. — Зачем же Уле ночевать у пани Цыдзик? Она ведь может спать у нас.
Вишенка уже давно поняла, как неприятно признаваться в своих ошибках. А взрослым это особенно трудил. Для этого нужно быть очень великодушным человеком!
— Ах, мама! — благодарно шепчет она.
Воскресный полдень. Уля сидит на террасе одна. Зенек пообедал рано и ушел на работу. Доктора тоже нет дома, он уехал в субботу сразу по окончании приема, сказав Уле, что вернется в воскресенье вечером. Эта неожиданная поездка удивила Улю, но расспросить отца она не успела.
Сегодня одиночество не тяготило Улю. Они только что долго гуляли с Вишенкой, скоро приедет отец, вернется Зенек, прибегут мальчишки, а вечер она проведет в уютном доме пани Убыш. Тем временем ей есть чем заняться. Она открыла свою тетрадку и стала писать письмо:
«Мамочка, все в моей жизни переменилось — я теперь люблю папу. Ты ведь не будешь считать, что я изменила тебе? Ты сама велела мне .его любить. И я никогда об этом не забывала, но просто я решила, что буду тебя слушаться во всем, кроме этого. Мне хотелось, чтоб он меня любил, а самой чтоб быть равнодушной. Но теперь я знаю, что это было глупо и нехорошо. Папа тоже меня любит. И если бы еще не беспокойство за Зенека, то, мне кажется, я могла бы быть очень счастлива. Иногда становится даже страшно: а вдруг все это только сон? Но я знаю, что это не сон, а все так и есть на самом деле...»
Судьба Зенека действительно беспокоила Улю. На днях отец сказал, что они как будто «напали на след», но пока еще ничего верного. И очень возможно, что Зенеку предстоит все-таки жить не у дяди, а в колонии. Уле не хотелось об этом думать. По тону, каким Зенек допытывался, что это за колония и где она находится, легко было догадаться, что и он смотрит на это дело как на печальную необходимость.
Зенеку было у них хорошо. Он повеселел, стал свободнее разговаривать и двигаться, чаще смеялся, особенно когда отец был с ними. И как грустно будет ему теперь среди чужих людей, в чужих стенах!
Размышления ее прервало тихое, вопросительное ворчание. Перед крыльцом стоял Дунай и, выжидательно глядя на Улю, помахивал пушистым хвостом. Зенек ловко выстриг у него из хвоста все репьи и комки свалявшейся шерсти, а потом выкупал его в реке.
— Дунай! — позвала Уля. Она знала, что сам он в дом не войдет — нужно было каждый раз приглашать его. Только это и напоминало о тех временах, когда он был одиноким, забитым и вечно голодным бродягой.
Дунай вошел и улегся на .полу. Улегся удобно, без стеснения. Он знал, что ему это разрешается.
— Дунай! — ласково повторила Уля, довольная приходом собаки. — Старый, славный песик!
Пес, не вставая, дружелюбно застучал хвостом по полу. Уля снова взялась было за письмо, но тут послышались шаги. Она бросила тетрадь в чемодан и побежала к калитке.
— Ну, как дела? — спросил отец и легонько обнял ее за плечи. — Все в порядке?
— В порядке! — весело ответила она.
— Зенек дома?
— Нет, скоро вернется.
— У меня для него новость.
А новость была вот какая: пан Антон Яница, знаменитый сварщик, дядя Зенека, работает около Тчева и с нетерпением ждет своего племянника!
— Откуда ты знаешь, что он ждет? Он тебе писал?
— Нет, не писал, — улыбнулся отец. — Я с ним разговаривал. Я как раз от него...
Значит, отец ездил в Тчев? Пожертвовал своим воскресным отдыхом!
— Я решил посмотреть, что это за дядя, — объяснил доктор, — и как он поведет себя, когда узнает, что мальчик хочет к нему приехать. Видишь ли... —взволнованно перебил он сам себя, —если б он только согласился воспитывать племянника, ничего из этого хорошего не вышло бы... Нужно, чтобы он хотел взять этого мальчика, чтобы он радовался ему... Понимаешь?