Чюрлёнис
Шрифт:
Дерево
Из пузырьков, кипящих в самой высокой волне, художник складывает свои инициалы-монограмму: МКЧ, словно говоря этим, что и сам попал в водоворот жизни, в стихию творчества, где ему тоже суждено погибнуть.
Во всех трех картинах мы видим плоды работы главного героя – ветра. Ветра веселого, весеннего, беспокойного. Ветра, который сначала вызвал бурю, а потом успокоился, насытившись трагическими результатами своего труда.
В «Сонате моря» нас поражает композиционная мудрость Чюрлёниса, умение рационально уравновесить горизонтали и вертикали и так сгруппировать их, что получается нужная мелодия, прекрасно выражающая ритмическое движение Аллегро через волнение
В Петербурге Чюрлёнис живет скромно и даже бедно, но его внутреннее горение преодолевает все преграды. Именно здесь родилась «Соната моря». М. Добужинский вспоминает: «Его комната, узкая и темная, находилась в квартире каких-то небогатых евреев, где пищали дети, пахло кухней. Тут я впервые увидел его фантастику. В этой убогой темной комнате, на бумаге, приколотой кнопками к стене, он тогда кончал свою самую поэтичную «Сонату моря». Далее Добужинский рассказывает, что он показал картины Чюрлёниса другим петербургским художникам – А. Бенуа, Сомову, Лансере, Баксту, С. Маковскому. Работы литовского художника произвели на всех «такое огромное впечатление, что тут же единогласно было решено пригласить его принять участие в выставке «Салона»,- пишет Добужинский и добавляет: «Произведения Чюрлёниса прежде всего поражали своей оригинальностью и необычностью – он ни на кого не был похож – источник его вдохновения казался глубоким и таинственным». Соната, где Чюрлёнис, по словам Добужинского, «порой несмел и технически словно бы беспомощен», это, наверно, «Соната ужа», особенно, когда смотришь на ее Аллегро. Свободнее полет фантазии во второй части – в Анданте «Сонаты ужа». Чем дальше, тем привлекательнее и интереснее делается художник в этой сонате. Скерцо оригинально по своей композиции, тут удачно найдены соотношения пространства, ритм, рисунок. Финал «Сонаты ужа» монументален и могуч. Через три огромные горы медленно, но смело ползет к своей короне таинственный уж. На фоне трех солнц он как-то незаметно врастает в пейзаж, своей светлой линией еще более подчеркивая величественный силуэт горы.
«Соната пирамид» – это гимн красоте архитектуры Востока, ее мечетям и пирамидам, ее святилищам, величественно поднимающимся за сказочно высокими пальмами.
Эту сонату составляют три картины, которые не столь едины по стилю, как, например, части «Сонаты моря», но по своему художественному мышлению составляют цельный и зрелый цикл. Первая картина решена декоративно, плоско. Это песня о ярком солнце Востока и удивительных городах из «Тысячи и одной ночи». Вторая картина более пространственна, осязаема, глядя на нее, чувствуешь себя так, словно сам путешествуешь по стране пирамид и пальм. Третья часть «Сонаты пирамид» снова типично чюрлё- нисовская, где художник мыслит полифонически, музыкально, включает в композицию несколько пространств.
Другая «космическая» соната Чюрлёниса – «Соната звезд» – коренным образом отличается от «Знаков зодиака», хотя их и объединяет тема. В «Знаках зодиака» художник по-земному лиричен, он ищет и чаще всего находит контакт между знаком звезды и Землей, человеком или животным. Лишь в отдельных случаях он говорит о божественном (Нептун). Обычно же это очень человечная трактовка образа, нам близкая и понятная.
Совсем другим предстает Чюрлёнис в «Сонате звезд». Мысль художника обращена здесь лишь к космосу, к Вселенной – к звездам, к другим мирам. В обеих картинах господствует туман, заполняющий их беспокойными, извилистыми линиями. Вверху обе картины пересекает горизонтальная черная линия. Это звездный «путь- мост». Весь ритм Анданте возникает из более широких и определенных линий, чем в Аллегро, где каждая из линий прочеркнута в несколько рядов. В Анданте всюду используется только одна линия-контур, подчеркивающая границу тумана. Чюрлёнис, интересовавшийся литовским народным искусством, очевидно, знал про почитание древними литовцами ужа в качестве символа жизни, знал про их веру в то, что он охраняет дом и хозяйство. Уж изображен в Анданте. Глядя на Аллегро и Анданте «Сонаты звезд», нетрудно понять, что художник хотел средствами своего искусства изобразить возникновение мира из хаоса. Аллегро – это первичная стадия формирования космоса, где зародилось множество планет, но еще все тонет в бесформенном тумане. В Анданте все успокоилось, формирование мира завершилось.
Зима в деревне
«Соната звезд» поднимает нас над землей с ее радостями и заботами и на крыльях чюрлёнисовской фантазии переносит й далекие времена, когда родились
Но никогда, даже после «путешествия» к дальним звездам, в космос и на Восток, не забывает Чюрлёнис своей деревни, своих родных мест. Они необычайно дороги ему, и где бы он ни был – у Черного моря или в Силезских горах – он всегда вспоминает их, тоскует по родному дому.
Свою огромную любовь к родине, к родной усадьбе Чюрлёнис наиболее глубоко воплощает в «Сказке королей». Родное гнездо – самое дорогое богатство, его держат в руках два короля. Родная деревня – это лучезарное солнце. В своих воспоминаниях А. Жмуйдзинавичюс рассказывает, как сам Чюрлёнис отзывался об этой картине. «Об одной своей картине «Сказка» он говорил мне: «Пошли два короля в лес. Но ты, братец, не думай, что были то простые короли и что лес тот был простой. Все это сказочно, величественно. Лес такой, что на ветвях деревьев умещаются огромные города с дворцами, пагодами, башнями. И все это на ветвях. Теперь вообрази, какие это ветви. А каковы деревья, если у них такие ветви! А каков весь лес! В таком-то лесу и гуляют себе эти два короля. Можешь понять, что это за короли. Туловища у них, как древесные стволы, а то и потолще. И рост под стать. Конечно, это великаны. На них сказочные наряды, величественные короны… Лес мрачен, темен. Они ходят и ищут. Ищут, откуда в этом темном лесу словно свет струится. И нашли на земле, между могучими темными стволами, маленькую вещицу, излучающую солнечный свет. Один из королей взял ее в ладони, оба смотрят и дивятся. Что бы это такое могло быть? Несмышленыши. Великим королям никогда не понять этого. А ведь это простая, всем нам так хорошо известная литовская деревня. Она посылает миру сияние самобытной литовской культуры. Да только короли не понимают этого».
По-детски непосредственное отношение к сказочному сюжету, скрупулезное исполнение, крылатая фантазия – все это делает чюрлёнисовскую «Сказку королей» народным, всем хорошо понятным замечательным произведением искусства.
После космической и сказочной тематики Чюрлёнис как музыкант не может снова не обратиться к «музыкальной живописи», хотя Добужинский и утверждал, что эти музыкальные названия казались петербургским художникам из группы «Мир искусства» курьезом, и, по их мнению, не играли существенной роли в оценке творчества литовского живописца. Мне думается, что прежние и нынешние желания и попытки некоторых чюрлёнистов найти явные параллели между изобразительным и музыкальным творчеством Чюрлёниса, сводя все к какой-то четкой схеме, могут привести и приводят их в конечном счете к определенному академизму. Посмотрев на его «музыкально-живописный» диптих «Прелюд и фуга», мы обратим внимание на богатую фантазию художника, нас приведут в волнение сами картины, и лишь после этого мы, может быть, подумаем о музыкальных прелюде и фуге. Назови художник «Прелюд и фугу» иначе, ценность диптиха от этого нисколько не уменьшилась бы.
Живя в Петербурге, Чюрлёнис испытывает нужду, но высокая оценка его творчества русскими художниками и дружба с Добужинским морально поддерживают его. Из многочисленных художественных обществ и кружков Чюрлёнис ближе всего держался к «кружку Бенуа» и к Союзу русских художников. Члены «кружка Бенуа» искали новую, более выразительную, декоративную форму. И все же Чюрлёнис довольно критически относился к устремлениям петербургских живописцев.
Фантазия
«Живопись – даже эти большие господа из «Союза» – все либо назад смотрит, либо молится на Бердсли,- писал Чюрлёнис в письме от 31 октября 1908 года.- К примеру, Сомов, самая крупная рыба, так этот тот же Бердсли, только обесцвеченный, а Билибин и другие – или на Врубеля заглядываются, или на старые школы и оттуда черпают вдохновение. Точно смелости у них нет или в себя не верят. Школа Рериха – та же академия с отвратительными гипсами, и далеко им до школы Стабровского». Из этого письма мы видим, что Чюрлёнис критически относился к творчеству Сомова, Билибина, считая, что они находятся под влиянием «старых школ» или английского художника- графика Бердсли или Врубеля.
А пока что Чюрлёнис знакомится с наследием классического искусства: «…лазаю по Эрмитажу и Музею Александра III – изучаю. Знаешь, какие чудесные вещи есть тут, страх!» -пишет он из Петербурга своей невесте 15 октября 1908 года. «Чего только нет здесь! К примеру – древние ассирийские плиты с такими страшными крылатыми богами – не ведаю откуда, но кажется, что знаю их отлично и что это мои боги. Есть тут и египетские скульптуры, которые я ужасно люблю и которые Зося любит, и греческие скульптуры, и разные прочие вещи и их очень много, а картины – увидишь!»