Цикл "Город внизу" (СИ)

Далин Максим Андреевич

Олег улыбается, заворачивает руку в газету. Вовремя. Он как раз сует сверток в портфель, когда подходит дама средних лет, чтобы купить пачку дрянных женских романов. Дама косится на некроманта, он улыбается галантно, как французский дворянин восемнадцатого века.

Я рад, что он ко мне приходит. Нельзя сказать, чтобы он много покупал, но мне нравится с ним общаться. Тут, под землей, он один из самых адекватных покупателей. А некромантия, в конце концов, гораздо менее неприятная вещь, чем уринотерапия.

Поклонников уринотерапии я не выношу. Они вызывают у меня неодолимую

брезгливость, мне кажется, или у них изо рта несет, как из унитаза в загаженном подземном сортире. Они серо-желтые, но ужасно самодовольные — и норовят обсуждать свой оздоровительный метод со мной и друг с другом. Разговоры их возбуждают; я в такие минуты тихо счастлив, что грохот поездов не дает мне расслышать все пикантные подробности. Только профессиональный долг мешает мне сказать кому-нибудь из них, что от множества болезней еще отлично помогает жеваное дерьмо — только непременно надо жевать его друг другу. Интересно, воспользуются ли, хотя бы из любопытства? Чем может брезговать подобный экземпляр?

Чистюля-некромант, разумеется, не напоминает их ни малейшим образом, он себя уважает. Любопытно было бы посмотреть на зомби. Я хочу намекнуть ему, но он уже отошел и рассматривает газеты в соседнем киоске.

Вероятно, выжимает кровь из криминальных хроник тоже… хотя, там она, наверное, пополам с дерьмом, спермой плюс соплями и не годится для его работы.

Вроде, суббота

Правда, сырость хуже, чем любой мороз?

Наверху гаже, чем внизу — уникальный случай. Вчера работал почти наверху, в вестибюле Петроградской. Большая невезуха. Во-первых, киоск просто разваливается на части — шторки прилегают неплотно, листы оргалита прибиты, как попало — в зазоры кое-где можно просунуть ладонь. Зверски дует, я замерз. Во-вторых, продавец, которого я подменяю, вообще никогда не вытирает пол. Матюги, протекшие из контркультурной прозы и детективов, намертво присохли к полу и воняют кислятиной. Принципиально не убираю.

В-третьих, самое худшее — стенка к стенке стоит киоск, где продают музыку. Продавец, чтоб ему лопнуть, без конца крутит диск Кати Лель: муси-пуси, пуси-муси, сладенький мой. Шестнадцать часов подряд — это хуже, чем любые матюги, это пытка «музыкальной шкатулкой», я стучу в стенку, я обещаю набить морду. Сосед говорит, что его начальство требует рекламы. Я его ненавижу, я ее ненавижу. За шестнадцать часов эта мерзость почти материализуется, покачиваясь, висит в мертвом воздухе, крутит задом и облизывает пальцы. Телевизионное привидение.

Я завидую некроманту. Мне тоже нужна рука славы; говорят, она хороша от просачивающихся всюду телевизионных миазмов. Но у меня мало друзей и нет связей ни в одном путном морге, а без связей такую вещь не достанешь… и потом, я не умею ее настраивать. Я борюсь с нечистью кустарными способами — выкинул телевизор и стараюсь отплевываться, когда рядом маячит какая-нибудь телегадина. Получается не очень хорошо, вероятно, я не знаю чего-то принципиального.

А у вас нет книжки про «Дом-2»? А почему?!

Телевизор — самый тяжелый наркотик. На нем сидят все; начнешь разговаривать с покупателем,

думая, что он нормальный человек — а фигу, теленаркоман. Реклама, сериалы, шоу, концерты — все пускается по венам, мозг превращается в телетранслятор, через некоторое время клубок цветных щупалец копошится в голове, дожирает остатки серого вещества — ведь думать уже невозможно, а там, где пустота, всегда заводится всякая дрянь. Редкий день проходит без того, чтобы рядом с киоском кто-нибудь не блеванул телепередачами — и всегда в луже блевотины пивные пробки и клочья женских гигиенических изделий. Лучше не смотреть, а то самого вывернет.

Молодой человек, а у вас нет книжки вот этого милого ведущего? Ну как же, он по первому такое шоу ведет… Как — не смотрите?!

Слышь, мужики говорят, по фильму «Обитаемый остров» уже книжку выпустили. Правда?

Ну и местечко… Хоть бы один человек порядочную книгу спросил…

Вчера я так устал, что испортилась погода. Этот гнилой зимний дождь в темноте — штука такая страшная, что под землю почти хочется. Внизу всегда сухо, даже когда наверху сырость пробирает до костей. Я кипячу чай, мои ботинки промокли, меня знобит. Я автоматически продаю детективы утренним пассажирам — они серые, сонные, даже обложки не обтряхивают. Метро пьет из них; я видел в вагонных окнах такое, что по утрам, как и все, теперь утыкаюсь в книжку. О некоторых вещах лучше не знать — я больше не смотрю, я читаю Акутагаву, я читаю Шаламова, я читаю Кортасара, но последний плохо помогает.

Я сижу на обшарпанном стуле с кружкой в руке, как господин Мозес, я сплю и продаю, я знаю, что тоже серый, сонный, что глаза у меня такие же плоские и тусклые, как у всех, что я небрежно выбрит — и мне все равно. И тут подходит она.

Она реет в мертвом воздухе, ее лицо неоново светится, из косметики — только помада, бледно-розовая помада, губы закрашены девственным цветом, главное — глаза, темно-вишневые, ресницы — стрелы, направленные…

Я не могу больше, я стараюсь не думать, я стараюсь только быть вежливым.

Жестом фокусницы она вытаскивает из томика Джейн Остин букет призрачных дымных роз, улыбается. Багровый туман клубится вокруг неонового лица, собираясь в темные цветы. Она кладет на прилавок сторублевку, на деньгах еще минуту холодным неоновым светом горят отпечатки ее пальчиков. Хочу поцеловать ей руку, она смеется, отстраняется, уходит.

За ней тянется шлейф горько-сладкого запаха. Подземный опиум, мой подземный опиум. Запах темно-золотой, он медленно тускнеет и тает; грохочет поезд — и вокруг уже пахнет только что разрытой землей. Но и это не больше, чем на минуту.

Вот чем еще на Просвете лучше, чем на Петроградской. Тут уже знакомые, время от времени заходит кто-нибудь, кого приятно видеть. С Просвета ездят она, некромант, милая дама, любящая японскую классику, симпатяга-грузин, который никак не теряет надежды найти «Витязя в тигровой шкуре» в оригинале, молоденький парнишка, фанат Паланика… Иногда пять минут разговора возвращают силы, которые сожрали пятьдесят предыдущих покупателей. Я все думаю: упырье действительно такое тупое или прикидывается, чтобы эффективнее питаться?