Цикл: Рохля
Шрифт:
Я мало помню дней, когда я бывал в худшем настроении. Как приятно и спокойно думать, что баньши никого не убивают, а убивает рок, судьба, «смертная тень». Ведь сами баньши так говорят, и ничем не доказано обратное.
Но кто знает правду? Что первично: смерть или баньши?
Общественный договор, лежащий в основе нашего хрупкого мира. Реши мы, что баньши виновны - или даже только заподозрив!
– и мы истребим баньши, потому что таково естественное движение потенциальной жертвы в адрес потенциального хищника. А это прецедент, которого нельзя допускать. Нас слишком много, и мы все такие разные. Возьмем, к примеру, орков - сколь многие из тех, кого я знаю, искренне желали бы, чтобы их не было. Ну ладно, признают они нехотя, чтобы их было сколько-нибудь, чтобы хватило экономике. Должен же кто-то на фабриках работать.
Виновны ли баньши в нашей безнадежности, в нашем отчаянии, в наших беспомощности и страхе? В нашем одиночестве, и, самое главное - в отсутствии у нас сил справиться со всем этим? В том, что кто-то где-то когда-то не научил нас идти по жизни с достоинством, отказал в пяти минутах своего драгоценного времени, не сказал нужных слов в нужный момент… Или они просто подбирают с земли то, что мы уронили?
Разве баньши виновна в том, что Мардж рвало в казенном туалете?
Стоп-стоп-стоп. Это речь адвоката, а между тем, есть существенная вероятность, что Мардж на втором кругу тошнило именно от баньши. Потому что когда я вынуждал директрису сопровождать мою якобы-техническую инспекцию, с Мардж все было в порядке: что на первом кругу, что на третьем. Я пометил эту тему, как нуждающуюся в развитии.
Способны ли сами баньши испытывать душевную боль, или они таким образом излечились?
Кого убить, чтобы не умирать?
И истребим ли мы тем самым «смертную тень»? Непонимание, равнодушие, ежедневная бытовая жестокость - не есть ли они непременные составляющие «смертной тени»? Родителям, которые не могут объяснить, почему их прекрасное дитя сделало роковой шаг с балкона, не стоит ли задуматься в этом направлении - и лучше бы пораньше?
Я немолод, и я вовсе не поборник понятия безусловной невинности ребенка по факту одной лишь незрелости. Я, в конце концов, имел когда-то дело с бандой Марджори Пек! Однако, размышления о непрожитой жизни и упущенных возможностях, о минутах счастья, которых не дождались, потому что не верили в них, или даже не умели быть счастливыми - огорчают меня.
К тому же, справедливости ради, замечу, что баньши сопрягается не только с самоубийством, но с любой смертью - наступит ли она в бою, настигнет ли вас в темном переулке от ножа убийцы, или на эшафоте по приговору суда, как в старые времена. Я уж не говорю о представителях смертных рас, для которых, фигурально выражаясь, песенка звучит в тот миг, когда они являются на свет.
Поэтому мы решили считать, что баньши не лгут, что «смертная тень» существует, что это она, а не песенка безнадежности, толкает жертву сделать роковой шаг с балкона.
Диннем зачем-то протер тряпкой чистый стол и поставил передо мной пиво.
– У вас похоронный вид, господин Реннарт. Не случилось ли плохого?
Я посмотрел на оседающую пену, на конденсат на стенках стеклянной кружки - пиво было холодным. У меня все было хорошо. «Смертная тень» зацепила меня, но я не заразился. Смотрите все, пожилой тролль без высшего образования размышляет о существе смерти. Лучшие философы тратили на это годы своих жизней - иногда бессмертных!
– и не сошлись на чем-то одном.
– На мне труп, - сказал я ему.
– И много дурных мыслей. Это пройдет.
– Гедеон-то - помните?
– написал официальное заявление, что дочка у него потерялась. Нашли живую, в работном доме. Вернули.
– Это хорошо.
– Высылают их, - добавил Диннем.
– Нет, я знаю, что все по закону, и плох он, или хорош - это закон. Закон - что цемент, который держит нас всех, если предположить, будто бы мы - камни. Мы, мирные люди и добрые горожане, обязаны чтить закон, иначе мы посыплемся, как стена, которая сделана плохо.
Что-то в его тоне меня насторожило.
– Закон не запрещает тебе ехидничать в его адрес, Диннем.
– Да просто я смотреть на это не могу. Завтра за ними приедут - депортировать, а сегодня у них последняя ночь.
И самого Диннема наверняка оштрафуют за пособничество в нарушении паспортного режима, но из деликатности он про это говорить не стал.
Я сделал то, что должен был сделать. То, о чем меня когда-то попросили, в принципе в мои обязанности не входило, и было, вообще говоря, противозаконно, хотя и не представляло какой-либо общественной опасности. Мы все на что-то закрываем глаза: компромисс - второе имя эффективности.
Но на душе было так погано, словно пресловутая «смертная тень» все же достала меня.
На следующий день я явился к трактиру Диннема, потому что иначе совесть дочиста обглодала бы мои старые кости. Прошел через зал во внутренний двор и уселся там на скамеечке под липой. К легкому своему удивлению я обнаружил, что я не один.
– Был уверен, что застану тебя здесь, Рен, - Дерек сел рядом.
– У тебя были бОльшие шансы вчера в пивняке, - заметил я.
Действительно, мы оба чувствовали себя как-то неловко. Не было стола перед нами, не было фонового гула заведения, по которому так легко и привычно обсуждались дела. Руки тоже хотелось чем-то занять - пивная кружка сгодилась в самый раз. Что нам оставалось, кроме как уставиться на руки, неловко сложенные на коленях?
Дерек тоже выглядел как-то неправильно. Он был выбрит.
– Мардж ушла, - сказал он.
– Насовсем.
– Ааа. Сделав несколько шагов?
– Ничего подобного. С чувством безусловной правоты и высоко подняв голову. Через дверь, и от души хлопнула ею.
Он помолчал.
– Она сказала, что мы ничего не сделали для Ландыш. Увлеклись убийством и вынудили Гедеона поступить по закону, а закон его съел. И его, и будущее его детей. Что закон, который служит самому себе, превращается в мертвую букву, нарушить которую - дело чести каждого уважающего себя гражданина.
– Она набралась у тебя новых слов?
– А, нет, это мои слова. Я только перевожу на человеческий. Еще она сказала, что мне следовало больше ценить ее и больше ей доверять.
– В каком смысле - больше?