Циклопы
Шрифт:
— Я сообщу, — опустил голову генерал. — Когда можно забрать тела для похорон?
— Они сейчас в судебном морге, — вздохнул майор. — Как только завершат все необходимые, мгм, процедуры — вас известят. Звоните не раньше вторника. Там сейчас столько…
Валентин Семенович не договорил, махнул рукой, и так и не присев, пошел на выход.
— Лев Константинович, — склонился над Потаповым участковый, — вы как? Может мне остаться с вами? Помочь чем-нибудь?
— Нет, Олег, спасибо, уходи. Хочу один побыть. Провожать не буду, дорогу знаешь. Ворота
— Знаю, знаю. Вы если что — звоните! Прибегу.
— Спасибо, друг.
Из кабинета медленно вытекали гости. Иннокентий с бледными щеками, Жюли-Жози с поджатым хвостиком-метелкой, Зоя.
Зоя шла сама, циклопша тоже хотела видеть все ее глазами: Миранда, наконец-то, присутствовала там, куда ее не допускали! Не разрешали женщине с нестабильной психикой и оппозиционными настроениями путешествовать (хотя бы туристкой!) в чужие тела. Поставили на ней тавро запрета.
Теперь ее мечта — сбылась! Она здесь, она участвует, видит, полнокровно подпитывается запредельными эмоциями…
Завьялову было гадко видеть столь откровенную жадность до впечатлений. Он сидел внутри генерала молчаливым, сочувственным свидетелем и слово боялся вымолвить: утешать он никогда не умел, с соболезнованиями к мужикам не лез.
Да и что тут скажешь?! «Крепись, Константиныч, Ромка все равно говном был»?! Или наврать: «Ох-ох-ох, какого парня потеряли!»?!
Константиныч, когда внука вспоминал, только маленьким мальчонкой его и представлял! О мужике с одутловатым, потасканным лицом — не вспомнил даже на секунду.
К генералу подбежала собачонка. Лизнула свешенную руку.
На белом Кешином лице отчетливо выпучились глаза. Моргнули — жена совсем в собаку превращается!
Зоя, став совсем собой, забила Миранду внутрь, с закушенной губой и смягчившимся лицом, подошла к Потапову. Остановилась напротив замершего в кресле генерала. Негромко выговорила:
— Мы все слышали, Лев Константинович. Вашего внука и невестку убили — и з — з а н а с?
— Ну что ты, Зоенька, — печально усмехаясь, распрямился генерал. — Ромка сам во всем виноват.
Скупо, максимально сжато, Лев Константинович поведал девушке о причине своего появления в больничном морге. Невесело закончил:
— Он сам нарвался. Про мертвых так не говорят, но… мой внук, Зоя Павловна, был жадным тупым уродом. Полез туда, куда не следует. Замахнулся не по чину, вмешался в игры взрослых дяденек.
Лев Константинович встал, подошел к окну и некоторое время стоял ко всем спиной, разглядывая сад.
В комнате было абсолютно тихо, из-за забора послышалось негромкое фырчанье автомобильного мотора: столичный майор, видать, поговорив еще немного с участковым капитаном — отбыл. Лев Константинович вернулся в кресло. Поглядел на общество сурово, стойко, ждуще.
— Вы знаете, кто убил ваших родных? — отважилась на вопрос Зоя.
— Знаю, — кивнул Потапов.
— Почему вы сказали об этом полицейским?
Генерал пожал плечами:
— Роману
— Но почему?! Вы же знаете убийцу!
— Не убийцу, а заказчика, — покачал головой Потапов. — И это есть большая, недоказуемая разница.
«Лев Константиныч, — впервые вступил в разговор Завьялов, — а ты уверен, что заказчик именно твой Ковалев?»
«Абсолютно, Боря, абсолютно. Эти два недоумка, выйдя отсюда, сразу же с ним по телефону связались. Я уверен. Не знаю только, что дальше произошло… Ромка с выбитой челюстью разговаривать не мог, значит — Нонка расстаралась… Растрещалась дура заполошная. Чего уж там она заказчику моего эпистолярного творчества наплела — одному богу известно! Могла наврать, что я из Ромки признание выбил — доказательства, так сказать, на лице. Могла насочинять, что я сам обо всем догадался, и Коваля вычислил…»
«Они что — такие реальные дуболомы?! — искренне удивился Завьялов. — Не понимали, что при любых заказах убирают — связующее звено?!»
«Они, Борис, не знали, на сколько все серьезно. Думали — увлекся старый маразматик мемуарами, дурью мается, бумагу портит… А там все, Боренька, — всерьез. Без дураков. Хотя…, я по правде говоря, не все в воспоминания включил… Думал еще только — писать или пусть живет спокойно гнида…»
«А что там было, Лев Константинович? То есть — будет или есть».
«Да так…, - привычно вильнул матерый контрразведчик. — Недавно сняли гриф секретности с одной старой операции… Я в архивах покопался, нашел несоответствия. Догадался, кто мою группу подставил».
«На Великой Отечественной?»
«Воин, Боря, и потом хватало, — ушел от конкретного ответа генерал. — Я позже с материалами, бог даст, поработаю, покумекаю — что можно освещать, а чему еще время не пришло».
Если учитывать, что привычно секретничал Лев Константинович с человеком, засевшим в его мозгах, позиция, мягко выражаясь — наивная. Перед мысленным взором Бориса как будто замелькали кадры боевой фотохроники: растерянные либо озверелые лица потных мужиков в запыленной, присыпанной песком одежде, барханы, пальмы, дохлый ослик… Полутемный кабинет с засиженным мухами портретом заграничного президента. Графин с противной теплой водой. Расспросы, уговоры, шантаж, посулы…
Но это прошлое. Оно проскочило, промелькнуло, почти не затрагивая сердца. Завьялова больше тревожила, то и дело появляющаяся картина знакомого оружейного ящика. Того самого, откуда они позавчерашней ночью пистолет достали…
Помимо наградного ТТ в железной коробке хранились: пожившая двустволка с потертым прикладом и современная охотничья винтовка с оптическим прицелом. Боезапас в нераспечатанных картонных упаковках.
Завянь хотелось крикнуть генералу: «Не думай, дед, не думай! Оставь в покое винтовку с оптикой, забудь о мести, Ромка сам нарвался!» Но он молчал. Думы генерала были сокровенными, глубоко личными, не п о в е р х н о с т н ы м и.