Циникус Утопист и лихие политтехнологи
Шрифт:
Дверь открылась, и Сенатор Стафтерьер, с руками в карманах брюк, появился в приёмной.
– Привет, милашка, - бросил он небрежно секретарше и улыбнулся собачьими челюстями.
– Твой босс у себя?
– Он не только мой босс, он босс всей Америки и вдобавок всей планеты Земля, - сказала высокомерно она, вставая ему на пути в кабинет.
– Ну это как для кого, - с небрежным видом проговорил Сенатор.
– Президента нет, он срочно улетел, - сухим тоном произнесла она.
– Улетел? У меня информация, что он у себя.
Секретарша
– Он превратился в комара и улетел на Марс.
– Неудачная шутка, - нахмурился Сенатор Стафтерьер и сумрачно взглянул на неё. Его нижняя широкая челюсть выдвинулась чуть вперёд, приоткрылась, блестя острыми зубами, и раздался угрожающий рык.
Секретарша вспомнила, что Сенатор - конченный стафтерьер, испугалась и отступила на шаг.
– Президент - не комар, - мрачно сказал он, придвигаясь и рыча.
– Он думает, что он африканский тигр. Но он совсем не похож на полосатую кошку. И все демократы с ним не похожи на упрямцев ослов, какими себя горделиво считают. Они - чёрные, нудные мухи. Я не люблю демократов и нудных мух. Демократы и мухи когда-нибудь погубят Америку.
Сенатор вдруг улыбнулся и сделал хитрый военный манёвр.
– Ать-два, смирно!
– неожиданно скомандовал он и хлопнул ладошкой секретарше по заднице.
Она опешила, застыв с открытым ртом.
Быстро пройдя к Овальному кабинету, он открыл дверь.
– Куда!
– опомнилась секретарша и пантерой метнулась. Прыгнув через него, перегородила дорогу.
– "Кольт бьёт четырёх тузов", - сказал Сенатор Стафтерьер свою любимую поговорку.
Он руками отстранил секретаршу, внимательно оглядел кабинет и увидел блестящие чёрные туфли, которые выглядывали из-за стола и слегка покачивались.
– Тоже мне, конспиратор великий, - хмыкнул Сенатор, показывая секретарше пальцем на туфли.
– Это что там, призрак?
Она дёрнула личиком.
"Как он мне надоел!
– поморщился надменный Чёрный Президент, выскальзывая аккуратненько из туфлей.
– Не будь я сверхдемократом и Президентом исключительной нации, хвост ему в нос от осла, но ему меня не найти!"
Туфли, стоявшие на запятниках вертикально, шлёпнулись.
– Я зайду, посмотрю. И не вздумай мене помешать, р-р-р-р, - прорычал угрожающе Сенатор Стафтерьер.
– Ты меня знаешь, - показал он свои клыки.
– Могу так цапнуть...
Он, с едкой усмешкой, не сводя глаз с туфлей, осторожно вошёл в кабинет. За ним шагнула секретарша со злым красным лицом.
Сенатор приблизился к туфлям. Они стояли пустые. За столом и под столом Президента не было. Блестели разбросанные фантики и стояла сиротливо, дымясь, кружка с горячим кофе. В воздухе, от столешницы и вниз до пола, не опускаясь, быстро кружились густые хлопья сажи с пеплом и угольной пылью.
Сенатор раздражённо заметил:
– Трюкач. Знаю я эти африканские, чёрнокнижные штучки. В добрые прошлые времена за такие проделки на костер задницей сажали.
Хмурый, он решил направиться в ЦРУ.
Директор ЦРУ, матёрый, старый Удав, сидел в своём кабинете и держал в зубах дымящую, толстую сигару. Он переваривал очередную жертву, руки у него лежали на безобразно раздутом животе, глаза были закрыты, и раздавался храп. Вроде бы спал он, но его уши, как локаторы, вертелись. И поэтому нельзя было доподлинно знать - спит он по-настоящему или только маскируется храпом.
– О кей, о кей, - сказал вдруг Директор Удав, открывая глаза.
Сенатор Стафтерьер согласно установленному правилу положил кулак на низ своего живота, обозначая этим знаком: пошёл на фиг, мне всё по фиг, плюю на тебя и на всех.
Тогда Директор встал и тоже положил кулак себе на низ живота, тем самым отвечая: сам ты пошёл туда же, я пофигист круче тебя, плюю я на тебя и на всех ещё больше.
Кулак внизу живота - это опознавательный знак их сверхтайной организации, в которую входили только те, кто имел большую власть на Западе. Им всегда - всё на фиг, всё пофиг. Естественно, им плевать, что в результате их политических страшных игр и корыстолюбивых целей возникали войны и гибли люди тысячами, миллионами. Для них эти многозначные числа изуродованных и погибших людей - ничего не значили; просто пустые знаки, просто пустые звуки.
Сенатору польстило то, что от него не полез прятаться Директор под стол. Оскалившись, Сенатор от всего низа живота поблагодарил Директора.
Сентиментальный Директор ответил ему дружелюбной удавьей улыбкой до самых ушей и затем прослезился в платок. После чего он высморкался с стариковским оглушительным треском и дребезжанием головы и, поправив во рту вставные челюсти, пробормотал дрожащим голосом:
– Чего уж там, свои люди. Потом мне отдашь с процентами.
Сенатор Стафтерьер потряс в воздухе папкой:
– Принёс я пасквиль от гуся.
Директор Удав кивнул, жуя кончик сигары, и сонным голосом прошамкал, будто с полным ртом овсяной каши:
– О кей. О кей. Я в курсе. Я в восторге. Понравилось мне. Хорошая ода, хорошего мальчика Потрошенко.
Сенатор Стафтерьер, мотнув головой, закричал Директору на ухо, как глухому:
– Этот не ода, а пасквиль на свой народ, который сочинил не Потрошенко, а московский гусь.
– От кей, о кей, не кричи, я отлично слышу. И Потрошенко хороший мальчик, и московский гусь хороший мальчик, и ты тоже хороший мальчик и хороший зубатый пёсик.
Положив сигару в пепельницу, Директор забил себе в ноздри из золочёной табакерки нюхательного табака.
Сенатор сел на стул, ноги закинул на стол, руки сплёл на груди и выжидательно уставился на Директора.
– О кей, о кей, - говорил Директор, и всё никак не мог расчихаться.
Наконец, Директор расчихался, приговаривая после каждого пчиха:
– Хороший мальчик, хороший пёсик...
Последний раз чихнув, он опять засунул в рот сигару, и серый пепел густо повалился ему на пиджак. Он вдруг на минуту уснул с громким храпом. Открыв глаза, обдал Сенатора Стафтерьера большим облаком сигарного дыма.