Шрифт:
Известный бзикмодернист Циникус Утопист, после всех своих немыслимых, фантастических злоключений в морге, решил перебраться на время поближе к просторам природы, в деревню, и там отдохнуть, поправить здоровье.
Недолго раздумывая, сложил вещички в дорожную сумку - и в автомобиль.
Уже следующее утро Циникус, под раздумчивое мычание коровы и благодушное кудахтанье кур, встречал в деревенской избе, с кружкой голубого парного молока в руках.
Отпивая из неё ленивыми маленькими глотками и вдыхая большими ноздрями густой аромат свежескошенной
"Ага, наверняка эта хрюшка - мошенница, и залезла с недоброю идеей, - догадался Циникус и сразу повеселел.
– У нас и свиньи-то какие-то необыкновенно пронырливые, сообразительные и не почитающие законодательство в точности как какой-нибудь шустрый риэлтор с криминальным нотариусом или муниципальный чиновник. А порою всё так размыто и совсем не поймёшь кто пред тобой - то ли свинья, то ли собака, то ли хам. Так обхрюкают, так облают, что ое-ёй! Но в Европе же всё по-другому, там сразу видно где свинья, где собака, где хам, а где власть. Но там даже свиньи законопослушны, добропорядочны. И когда их ведут на бойню, умеют улыбаться и грамотно выхрюкивать "мэрси". Нет, мы не европейцы. И мы этим гордимся. Мы опустились на дно. Мы обожаем своё безобразие: у нас все свиньи воруют напропалую!"
Раздался визг.
Проломив доски в заборе, из огорода обратно на улицу пулей вылетела та рыжая свинья, и в зубах она держала, как сигару, большую оранжевую морковку.
А за нею, с криком "убью-ю сволоту-у!", гнался, держа в руках жердь наискось, небритый мужик в семейных трусах до колен и в старой обшарпанной мотоциклетной каске, сидевшей на голове как горшок. Он с разгона пронёсся сквозь доски забора - и вдруг встал, оглянулся. Не веря своим глазам, качая головой, вернулся к забору и пощупал его, пощупал себя, сказал "мама", удивлённо почесал каску, перекрестился и с протяжным криком "у-убью-ю!" продолжил погоню.
Свинья и мужик, оставляя после себя на дороге золотистое пыльное облако, неслись в голубые дали.
– Вот они коленца русской истории, - саркастически сказал Циникус, - вот он первородный расизм. Пришло новое поколение с дубиной в руках. О какой можно говорить демократии: свинья не пашет, не сеет, не жнёт - и лезет в огород наслаждаться чужими плодами труда. А этот, с дубиной остолоп, рад стараться носиться за ней. Увидел бы сейчас всё это Евросоюз - и ужаснулся бы! Вот за такое свинорылое безобразие Европа с Америкой вправе удвоить, утроить санкции против нас.
По луже, не чуя ног под собою, не замечая вокруг ничего, прошлёпала в обнимку влюблённая парочка. Высунув взлохмаченную голову на улицу, Циникус долго и задумчиво глядел парню с девушкой вслед. И непонятно было ему: городские они или деревенские, богатые или бедные, пьяные или трезвые. И на уме у них что: имеют ли сведения о смысле жизни и куда путь держат, - может, в гости, козу бодатую доить, а может, и не в гости к козе направляются, а в Донбасс к ополченцам, против проклятой хунты воевать? И что там в запазухе у них - совершенно неведомо ему: то ли камень, то ли дубина, а то ли хрен какой. А возможно, ни шиша. А вдруг всё же есть? Подойдут и неожиданно хреном как треснут крепко кого по черепушке!
"Ох уж эта Россия, ох уж этот народец во гробе, - думал он.
– И какая разбойная хрень у народца в голове, и какой червяк его точит - сам чёрт не поймёт! Это тебе не Ницца, в Ницце всё по-другому - там благодать".
На память ему сразу же пришёл незабвенный Фёдор Иванович Тютчев:
О, этот юг, о, эта Ницца!..
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет - и не может...
Опалённый гениальными стихами, припахивая жжёными перьями, печально вздохнул Циникус:
– Тревожит, да ещё как. В Ницце сейчас обалденно, ослепительно. В Ницце разбойников нет, там на пляжах шипучие женщины все из парфюма и огня. А я здесь, как подстреленная птица-гусь, должен довольствоваться видом на рыжую воровку свинью. Должен был смотреть на эту непостижимую парочку, прошлёпавшую по луже и в конце концов ушагавшую неизвестно куда и неизвестно зачем. Наверняка, эта парочка, с хреном в запазухе, теперь вынырнет где-нибудь в Донбассе и будет украинских нацистов бить хреном по лбу. А то и самому Президенту Потрошенко и Премьеру Кролику тоже хреном по лбу вжахнет. Прямо вот так возьмёт, подойдёт и, по-хулигански, созревшим и окаменевшим хреном по лбу им беспощадно - бац! А то и про меж глаз - бац! Ой-ой-ой, что творится, что творится, беспредел ужасный.
Вообразив, как парочка будет беспощадно хреном бить нацистов, поёжился Циникус и почесал череп хрустко.
"Как тут жить дальше?
– подумал он.
– Ведь, по сути разобраться, в России у каждого человека хранится в душе какая-нибудь да хреновина. А русский хрен - не победим! Русский хрен - крепче всяких алмазов и сильнее, страшнее ядерной бомбы! Это оружие массового поражения!"
– Ой, непутёвые, несчастные Обамы, Кэмероны и Меркели, - запричитал он похоронным, плачущим голоском.
– И зачем же вы свои рыльца мохнатые на Украину засунули. И какого хрена вы с матрёшкиными связались на свою голову. Ой, как жалко мне вас. И на кого же...
– хотел прогундосить "вы нас оставите", но не стал, оборвал причитание. Сказал грубым баритоном: - Надоело. Пошли они к чёрту все эти Обамы и Кэмероны. Конечно, их дело дрянь. В конце концов их всех изобьют и изваляют в грязи. Но помочь всё равно им надо. Закончу-ка я скорее пасквиль на матрёшкиных, гниющих заживо во гробе..
Сел за стол, взял ручку и пошёл строчить со скрипом, и пошёл, и пошёл... скрип да скрип золочёным пером.
Строчил, а у самого бардак в голове, всё смешалось у него в мозгах: муха цеце смешалась с Чёрным Президентом и Наполеон смешался с оборотнями; куст волчьей ягоды - с апокалипсисом и гробы - с гниющей демократией; тиранозавры - со скелетами и нацисты - со свиными рылами. Смешались: Толстой с Достоевским и писатели-деревенщики с Солженицыным, а Минин и Пожарский смешались с Суворовым и Кутузовым.
Иногда отрываясь от листа, вспоминал пронырливую свинью и небритого мужика в шлеме, вспоминал немыслимую парочку с предполагаемым хреном в запазухе, вспоминал Ниццу, шипучих женщинах из парфюма и огня, вздыхал и чесал себе череп хрустко.
Уж вечерело. Розовели в темнеющем синем небе курчавые, разомлевшие тучки.
Закончил наконец пасквиль Циникус и поставил жирную, как пьявка, точку.
Встал, потянулся, два раза вокруг себя неуклюже обернулся - и превратился в гуся лапчатого. Два раза звонко крякнул он в потолок, притопнул лапами, прихлопнул крыльями и мрачным крякающим голосом произнёс заклинание: