Цион

Изображения на обложке и в тексте использованы по лицензии Shutterstock

НИИЛ СМОТРЕЛ НА ЦИОН из последнего, в руинах, солнечного купола. Зеркальные панели энергоустановки, битые и побуревшие, торчали вокруг, как лепестки подсохшего цветка, но Ниилу казалось, что купол держит его над руинами в своей оправе, как драгоценность.

Облокотившись о покореженную балюстраду, Ниил разглядывал серую ленту городской стены далеко впереди, а за ней – букет острых, как зубочистки, высоток. Живых еще высоток Циона. Башни Циона мало отличались от той, на верхушке которой Ниил находился теперь. Но этот солнечный купол в руинах был последним, а в Ционе таких было не перечесть. В Ционе бурлила жизнь, а в руинах Ниила царила смерть. И скоро к нему выпустят новую жертву. Придется, конечно, дождаться заката, но потом можно спуститься и собрать урожай. Как же Ниил любил такие дни…

Не то чтобы Ниил не выжил без этих жертвенных податей Циона. Они вносили разнообразие в его будни, а это было даже ценнее самой добычи. С высотки с солнечным куполом можно было наблюдать за путешествием новой жертвы, как за театральным представлением, а таких развлечений Ниил был лишен уже давно. Правда, он всегда знал финал очередной пьесы заранее. Путь маленькой фигурки в лабиринте из полуразрушенных улочек всегда заканчивался одним и тем же – смертью.

Ниил невесело усмехнулся, стоило площадке под его ногами содрогнуться. Когда отпирали ворота в Цион, земля сотрясалась. И вот теперь – теперь все начиналось.

НА ПЛОЩАДИ ПЕРЕД ВОРОТАМИ уже собралась толпа, и мне пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть осужденного. Это был совсем еще молодой парень. Может, моего возраста, может, чуть младше. Я как-то видела его у киоска на раздаче дневных рационов: бледноголовый, долговязый, по-птичьему угловатый, с землистым лицом и сальными прядями, закрывающими лицо, он невольно вызывал жалость. А представить теперь, как за стенами Циона его тело за считаные сутки сожрет тетра, было вообще жутко.

Я знала, что так думать нельзя, и ущипнула себя за руку. Если бы я призналась в том, что сочувствую преступнику, или в том, что церемонии исключения мне не нравятся, меня бы оштрафовали. И даже не на сотню баллов, как за бранное слово или короткую юбку, а на всю тысячу. Последнюю тысячу баллов я копила целый год.

От щипка у меня в голове не прояснилось, и я принялась крутить на запястье браслет с коммуникатором. На коже от непрерывной носки комма отпечатывался след, но снимать его было запрещено: в браслете были зашиты и система личной идентификации, и система связи, и кошелек баллов. Подать бы в уличный терминал предложение, чтобы в коммы добавили и электрошокер… Легкий, конечно. Так, чтобы можно было напоминать себе, какие мысли допустимы, а какие нет. А если предложение примут, мне перечислят сто баллов вознаграждения. Только вот если у меня же потом начнут снимать баллы каждый раз, когда я решу, что заслуживаю удар током… Нет, спасибо. Боль – это ладно, но баллы – это совсем другая история.

В последние семьдесят два месяца я не заработала ни одного штрафа. Шесть лет без единого минуса. Даже за мятый воротничок, зевок на уроке или невзначай задравшуюся юбку. Не стоит портить такую статистику.

– Вот ты где! – Из толпы вынырнула Овия. – А я думала, ты будешь в первом ряду.

Она приобняла меня, обдав сладким ароматом духов, коснулась своим коммом моего и тут же отвернулась. От ее прикосновения экран моего браслета мигнул. За час каждой дружеской встречи нам обеим полагалось по баллу. Счет пошел.

– Такая толпа, а смотреть не на кого…

Огненные кудри Овии уже привлекли внимание двух парней справа, но она все оглядывалась, выискивая кого получше. Выбора у нее сегодня было предостаточно: площадь была забита до отказа. Церемонии исключения проводили нечасто. Мало кто решался на преступление, за которое могли бы присудить высшую меру, и, когда объявляли о новом исключении, собирался весь Цион. За посещение давали целую сотню баллов, и квартал на краю города когда-то снесли специально для того, чтобы вместить всех желающих.

Под ногами можно было рассмотреть линии старых улиц, где бетон замурованных подвалов сменялся брусчаткой, а брусчатка – новым грязным бетоном, а еще можно было представить себе дома, которые возвышались здесь раньше. Снесенные здания, скорее всего, ничем не отличались от тех имперских высоток, которые подступали к площади с другой стороны: длинные, как колонны, они подпирали облака, сверкали арками окон и золотой геометрией декора. Цион, конечно, подобного украшательства не поддерживал, но вся эта роскошь осталась ему в наследство от империи, и по решению Сената на переделку фасадов тратиться не стали. Мне, если признаться, эти золотые линии нравились, но рассказывать об этом я, конечно, никому не собиралась. Не дура.

– Как думаешь, за что его?..

Риина появилась незаметно. Я протянула ей комм и улыбнулась. Хорошо, что Риина отвлекла меня от разглядывания высоток. Если бы кто-то заметил, как я пожираю их глазами, у меня были бы проблемы. Мне вдруг захотелось обнять Риину, но она в отличие от Овии прикосновений не любила. Да и я, честно говоря, не всегда знала, как вести себя с ней. Фразы, которыми мы друг с другом перекинулись за три года нашей дружбы, можно было перечесть по пальцам.

К тому же эти ее перчатки… Я бросила взгляд на руки Риины: да, и сегодня она тоже их надела, эти плотные темные перчатки, которые следовало бы носить зимой или осенью, но никак не летом. Они меня настораживали и, пожалуй, даже пугали. Как-то я попыталась выведать, почему Риина носит их не снимая, но она только спрятала руки в карманах и отвернулась.

С ее платьем – тщательно отглаженным школьным платьем из легкой летней синтетики, на котором, как обычно, не было ни пушинки, ни волоска, ни зацепки, – перчатки смотрелись странно. За неизменно безукоризненный внешний вид Риина могла бы получать регулярную надбавку баллов. Но перчатки летом, конечно, не положены, а за нелогичный подбор элементов одежды баллов, разумеется, не давали.

Обменявшись прикосновениями браслетов и с Овией, Риина взглянула поверх толпы на осужденного:

– Так за что его изгоняют?