Цирк Умберто

Басс Эдуард

Жизнь Вацлава Караса снова потекла размеренно и спокойно, хотя и не без тревог; одна подготовка беспрерывно сменявшихся программ чего стоила! Но и ему и его людям постоянное напряжение доставляло даже удовольствие; всякий раз им словно бросали вызов, и нестареющий Вашку неизменно принимал его с боевым задором. Впрочем, если не считать чисто творческих волнений, то в театре и в самом деле царило спокойствие, лишь изредка нарушаемое извне.

Но однажды казалось бы незначительное обстоятельство вывело Караса из равновесия. Среди только что полученной корреспонденции он обнаружил открытку с изображением огромного океанского парохода. Подпись внизу гласила:

«Когда

бьет тамтам, Он зовет: сюда, сюда!»

Сержант Восатка

Карас повертел открытку в руках и понес показать ее друзьям из умбертовской бригады; те читали-перечитывали, въедались в каждое слово, но объяснения написанному не находили и только качали головами. Двустишие оставалось загадкой. Все смеялись, говоря, что, видимо, Ференц был под мухой, когда вспомнил о своих пражских друзьях, потому и нацарапал на открытке какую-то белиберду. Но Вашек не принял этой версии. Почерк энергичный и твердый, адрес и двустишие выведены тщательно, без единой помарки. Это обеспокоило Вашека. Открытка так и осталась лежать нерасшифрованной на его письменном столе. Вечером, ложась спать, он без конца повторял про себя:

— Когда бьет тамтам, Он зовет: сюда, сюда!

Как-то поживает Ференц Восатка, бывший бродяга и авантюрист, ныне владелец большого гамбургского ресторана? Что нового в Гамбурге, который столько лет служил им пристанищем? Что поделывает — Вашку и в мыслях тихонько прошептал это имя — что поделывает Розалия? Его вдруг неодолимо потянуло туда, в дорогие сердцу, памятные места. Такое путешествие было бы полезно и в деловом отношении: гамбургское варьете славилось, недаром директора других театров специально ездили смотреть его программы. Впрочем, Вашек сознавал, что это только предлог, что в Гамбург его влекут не столько дела, сколько меланхолические воспоминания. Он все откладывал поездку на более удобное время, но чем дальше, тем настойчивее всплывали в его памяти слова Восатки. И ему показалось, что именно в этом свойстве манить человека вдаль и заключается их тайный смысл:

Когда бьет тамтам, Он зовет: сюда, сюда!

И вот, в один прекрасный день, Вашек наконец решился: распорядившись на ближайшую неделю, он уехал.

Гамбург показался ему более внушительным, оживленным и шумным, чем несколько лет тому назад. Но не достопримечательности интересовали Вашека. Сердце звало его лишь в те места, с которыми были связаны воспоминания о цирке Умберто. Прежде всего он отправился на Репербан — взглянуть, что сталось с их зданием, но едва узнал это место. Широкая, красиво замощенная площадь простиралась там, где некогда среди островков чахлой травы стояли их яркие маренготты. Вокруг высились новые дома с роскошными ресторанами и дешевыми кафе, с театрами и концертными залами, с погребками и дансингами — мир бурных забав и дразнящих наслаждений; сонный и пустынный по утрам, он угарно расточает огни реклам и вывесок, как только наступит вечер, и Репербан, эта артерия веселья, словно кровью, набухает людской толпой. Репербан стала шире и совершенно изменила свои очертания, трудно было даже определить, где стояли тиры и карусели, где располагался цирк и куда выходило окошечко госпожи Гаммершмидт, с какой стороны была дверца каморки, в которой жил покойный Гарвей с рыжеволосой Алисой.

Тщетно останавливался Карас то здесь, то там, тщетно пытался ориентироваться. Он вспомнил, что как раз напротив центрального подъезда находилась таверна «Якорь», но какое там! — ее и в помине не было. Теперь там размещались американизированный бар «Элизиум» и поблескивающее никелем кафе-автомат «Сан-Суси», увенчанный виноградной лозой погребок «Гринцинг», где в сопровождении небольшого оркестра певцы из Вены исполняли народные песни, и дансинг «Батаклан» с витринами, заполненными фотографиями женщин. Ничто не напоминало о прошлом, все сверкало новизной, все было подчинено конъюнктуре и бездумному расточительству.

Карас отправился дальше, дошел до конца этой авеню наслаждений и свернул в кривую улочку. Он с нетерпением ждал, когда за углом покажется широкая полиглотская вывеска «Невесты моряка» — тихой бухты в бурной жизни Ференца Восатки, сержанта. Но, дойдя до угла, он оторопел: первый этаж дома носил следы недавней перестройки. Там, где во времена господства Восатки находились «Мексиканский залив» и «Карибское море», снова разместились магазины — канцелярский и булочная. Видимо, таверну опять ограничили одним «Путем провидения» — несколько столиков да стойка. Вместо броской рекламы Восатки над входом снова появилась прежняя облезлая и ветхая вывеска Мозеке.

«Умер сержант…» — мелькнуло в голове у Вашека, и сердце его сжалось.

Он бросился к двери, нажал ручку.

У входа, как и прежде, возвышалась стойка. За ней, свесив на руки седую голову, сидя дремала женщина. Услышав скрип двери, она подняла веки, и Вашек увидел большие, черные как уголья глаза, потухшие и застывшие, без искорки, без огня, который в них некогда пылал. Женщина, не шевелясь, смотрела на Вашека.

— Добрый день, — поздоровался Вашек. — Могу я видеть господина Восатку?

— Сержанта? — спросила женщина глубоким и сильным голосом, оставаясь недвижной, как статуя.

— Да.

— Его нету.

— А где он?

— Вы — кто? Уж конечно, не друг сержанта, для этого вы слишком молоды.

— Я Вашку.

— Вы… вы… Вашку?!

Потухшие глаза медленно скользили по нему.

— Так вы Вашку? Как вы изменились! Скажите, откуда сержант знал, что вы приедете?

— Он знал это?

— Очевидно. Он просил вам кое-что передать.

— Значит, он уехал?

— Уплыл.

— За океан? Помилуйте, да ведь ему уже за семьдесят!

— Семьдесят три.

— Куда же он уплыл? В Мексику?

— Нет, на Кубу, в Гавану или на Тринидад, смотря по обстоятельствам.

— Похоже, он собирается участвовать в восстании кубинцев против Испании, но оно было в прошлом году.

— Сержант тогда и уплыл.

— Но я три месяца тому назад получил от него из Гамбурга письмо!

— Совершенно верно. Это письмо отправила я, так он велел. Сержант сказал мне: «Если я не вернусь ровно через год, отправь письмо. А когда приедет Вашку, передай ему, что настоящий мужчина ради знамени не забывает о женщине, но и ради женщины не забудет о знамени. Я часто увлекался одним в ущерб другому, но теперь нашел наконец золотую середину».

Карас стоял, как зачарованный. Так вот каков тайный смысл двустишия:

Когда бьет тамтам, Он зовет: сюда, сюда!

Восатка услышал бой кубинских барабанов, звавших на борьбу, и пошел на их зов. Но к чему это поучение? Может быть, сержант узнал о поступке Елены и во всем винит его, Вашека? Или он только предчувствовал нечто подобное и хотел предостеречь друга? Да, конечно, вряд ли он что-нибудь знал, уехал-то он больше года тому назад. Старые тентовики не переписывались. Значит, он только предполагал возможность кризиса и бил тревогу. Сержант был прав, Карас признал это. Не сходи он с ума со своим театром, он, вероятно, раньше распознал бы то, что назревало в Елене.