Цитадель автарха
Шрифт:
– Вы высоко вознеслись, – сказал он, отвешивая такой низкий поклон, что кисть на его шапочке коснулась ковра. – Если припомните, я неизменно утверждал, что так и будет. Честность, прямоту и ум не подавишь.
– Мы оба знаем, что подавить их ничего не стоит, – ответил я. – И этим ежедневно занималась моя старая гильдия. Но мы рады снова видеть тебя, даже если ты явился как эмиссар своего господина.
Одно мгновение доктор казался озадаченным.
– Ах, так вы имеете в виду Балдандерса! Нет, боюсь, он отказался от моих услуг. После сражения. После того, как нырнул в озеро.
– Значит, по-твоему, он выжил?
– О, я совершенно уверен в этом. Вы не знали его так хорошо, как я, Северьян. Он без труда продержался бы с поразительной легкостью! Он имел завидные умственные способности. В своем роде он был непревзойденным гением: видел все насквозь.
– Хочешь сказать, он производил эксперименты на самом себе? – переспросил я.
– О нет, вовсе нет! Он вывернул все наизнанку. Другие экспериментируют на себе для того, чтобы вывести некое правило, применимое к окружающему миру. Балдандерс же ставил опыты над миром, а полученные результаты прилагал, так сказать, к себе. Говорят… – тут он нервно огляделся, проверяя, не подслушивает ли нас кто-нибудь, – говорят, что я – монстр. Так оно и есть. Но к Балдандерсу это относится в еще большей степени. В каком-то смысле он был мне отцом, однако себя он создал собственноручно. По закону природы и того, что стоит над природой, каждое создание должно иметь своего создателя. Но Балдандерс был собственным творением; он лично руководил своими поступками, отрезав себя от нити, соединяющей нас, остальных, с Предвечным. Однако я отвлекся от цели моего визита. – На поясе доктора висел кошель из ярко-красной кожи; он распустил ремешки и начал копаться внутри. Я услышал звон металла.
– Ты теперь носишь с собой деньги? – спросил я. – Прежде ты все отдавал ему.
Он понизил голос до еле слышного шепота:
– А как бы вы поступили в моем нынешнем положении? Теперь я оставляю монеты, небольшие кучки из аэсов и орихальков, у воды. – Потом он заговорил чуть громче: – Никакого вреда от этого нет, зато напоминает мне о славных денечках. Однако я человек чести, убедитесь сами! Он всегда требовал от меня честности. Он тоже был по-своему честным. Во всяком случае, помните ли вы утро перед тем, как мы вышли за ворота? Я делил поровну выручку, собранную накануне вечером, а затем нас прервали. Осталась одна причитавшаяся вам монета. Я отложил ее, намереваясь отдать вам позднее, да позабыл, а потом, когда вы пришли в замок… – Он искоса взглянул на меня. – Но, как известно, уговор дороже денег. Вот она.
Монета была в точности такой же, что я извлек из-под камня.
– Теперь вы понимаете, почему я не мог отдать ее вашему человеку? Уверен, он счел бы меня сумасшедшим.
Я щелчком подбросил монету и поймал ее на лету. На ощупь она казалась слегка замасленной.
– По правде говоря, доктор, мы не понимаем.
– Да потому, что она фальшивая. Я же предупреждал вас тем утром. Хорош бы я был, если б сказал, что пришел расплатиться с Автархом, а потом сунул бы этому парню фальшивую монету. Они трепещут перед вами и непременно выпотрошили бы меня в поисках настоящей! А верно ли, что у вас есть вещество, которое взрывается в течение нескольких дней, и потому вы можете медленно разрывать людей на куски?
Тем временем я сравнил две монеты; они имели одинаковый латунный блеск и, похоже, были отчеканены по одному шаблону.
Однако, как я уже упоминал, эта краткая беседа состоялась намного позже настоящей концовки моего повествования. Я вернулся в свои апартаменты во Флаговой Башне тем же путем, каким ушел, и, сняв промокший плащ, повесил его сушиться. Мастер Гурло любил повторять, что отказ носить рубашку – самое неприятное условие членства в нашей гильдии. В этом пусть ироничном высказывании имелась доля истины. Я, бродивший по горам с обнаженной грудью, порядком изнежился за те несколько дней, которые провел в теплом облачении автарха, и теперь дрожал от холода в туманную осеннюю ночь.
Во всех комнатах были устроены камины, и в каждом лежала охапка дров, таких сухих и старых, что, вздумай я поворошить их на железной подставке, они наверняка рассыпались бы в прах. С такими каминами я никогда не имел дела, но сейчас решил затопить один из них, чтобы согреться, а принесенную Рошем одежду развесил для просушки на спинке стула. Однако, поискав спички, я обнаружил, что в спешке оставил их вместе со свечой в мавзолее. Смутно догадываясь, что автарх, занимавший эти комнаты до меня (правитель, чье имя хранилось далеко за пределами моей памяти), наверняка держал под рукой какое-нибудь средство для разведения огня в своих многочисленных каминах, я принялся рыться в ящиках шкафов.
В основном они были забиты бумагами, которые так заинтересовали меня накануне; но теперь я не тратил время на их изучение, как при первоначальном осмотре комнат, а заглядывал на самое дно ящиков в поисках огнива, кремня или трута.
Ничего похожего мне не подвернулось. Зато в большом ящике самого крупного шкафа под шкатулкой с писчими перьями я нашел маленький пистолет.
Мне и раньше доводилось видеть такое оружие. Впервые – когда Водалус дал мне ту фальшивую монету, которую я только что достал из тайника. Но прежде я ни разу не сжимал его в собственных пальцах. Оказалось, наблюдать со стороны и держать самому – ощущения совершенно разного порядка. Однажды, по дороге на север, в Тракс, мы с Доркас повстречали караван лудильщиков и мелких торговцев. У нас еще оставалась большая часть денег, которые передал нам доктор Талос, когда мы встретили его в лесу к северу от Обители Абсолюта. Однако мы не знали, насколько их хватит и далеко ли нам еще ехать. Поэтому я наравне с попутчиками занимался своим ремеслом, осведомляясь в каждом городишке, не найдется ли там преступник, приговоренный к пыткам или отсечению головы. Бродяги довольно быстро свыклись с нашим присутствием, и хотя некоторые приписывали нам более или менее высокий общественный статус – ведь я работал только на законные власти, – другие, напротив, общались с нами как с поборниками тирании, то есть с напускным презрением.
Как-то вечером один более дружелюбно настроенный точильщик, который оказал нам несколько пустячных услуг, вызвался заострить мой «Терминус Эст». Я сказал, что всегда поддерживаю меч в рабочем состоянии, и предложил ему проверить лезвие на ощупь. Слегка порезав палец (как я и предполагал), он проникся к мечу особой симпатией, принялся восхищаться не только самим клинком, но и мягкими ножнами, резной гардой и так далее. Засыпав меня бесчисленными вопросами об устройстве меча, его истории и способах применения, он в конце концов попросил разрешения подержать его в руках. Я предупредил собеседника о внушительном весе клинка и об опасности повредить острое лезвие о твердую поверхность, после чего передал ему «Терминус Эст». Он улыбнулся и крепко сжал рукоять, следуя моим наставлениям, но, начав поднимать это длинное сияющее орудие смерти, вдруг побледнел, руки его задрожали, и я вырвал него меч, иначе он просто уронил бы его. После он лишь твердил одну и ту же фразу: «Я часто правил солдатские мечи».
Теперь мне стало ясно, что именно пережил тот бедняга. Я положил пистолет на стол так поспешно, что чуть не выронил его. Потом принялся вышагивать вокруг стола, будто на нем свернулась ядовитая змея, приготовившаяся к броску.
Пистолет был меньше моей ладони и так искусно сработан, что мог бы сойти за ювелирное изделие; каждая его черточка говорила, что своим происхождением он обязан мастеру не с ближних звезд. Серебряная отделка не пожелтела от времени и выглядела так, словно только что вышла из-под рук полировщика. Узоры, похоже, складывались в какие-то (письмена неизвестной принадлежности; но, поскольку мои глаза слишком привыкли к сочетанию прямых и кривых линий, эти знаки порой казались не более чем сложным мерцающим отражением, если бы не то, что отражалось нечто несуществующее. Рукоятка была инкрустирована странными черными камнями, похожими на турмалин, но ярче. Через некоторое время я заметил, что самый маленький из них будто гаснет под косым взглядом, но если не смотреть на него прямо, он переливался, как бриллиант, испуская четыре ослепительных луча. Вглядевшись, я понял, что то был вовсе не драгоценный камень, а крошечная линза, сквозь которую пробивался некий внутренний свет. Значит, по прошествии стольких столетий пистолет сохранил свой заряд.
Пусть это звучит нелогично, но последнее открытие успокоило меня. Всякое оружие таит в себе две опасности для владельца: оно может случайно поранить хозяина либо подвести его в ответственный момент. Первая опасность оставалась в силе, но стоило мне увидеть ту яркую световую точку, я полностью исключил вторую.
Под стволом имелся предохранитель, которым, вероятно, контролировалась мощность выстрела. Сначала я подумал, что прежний владелец, кем бы он ни был, скорее всего поставил регулятор на максимум и мне лишь требуется сдвинуть его в противоположном направлении, чтобы провести эксперимент с минимальным для себя риском. Но мое предположение не оправдалось – предохранитель стоял в центральном положении. Наконец я решил, что пистолет будет представлять наименьшую опасность, если передвинуть регулятор как можно дальше вперед. Я так и сделал, потом прицелился в камин и нажал на спусковой крючок.