Цитадель автарха
Шрифт:
– Я сделаю все от меня зависящее, Автарх, – ответил Оуэн.
– Со временем ты должен уговорить ее оставить сей город смерти. А до тех пор мы даем тебе это. – Я достал пистолет и вручил его Оуэну. – Он стоит целого воза хризосов, но, пока ты здесь, дороже любого золота. Когда ты и эта женщина будете в безопасности, мы выкупим его у тебя, если пожелаешь. – Я показал Оуэну, как пользоваться пистолетом, и зашагал прочь.
Итак, я остался в одиночестве; несомненно, среди людей, прочитавших это слишком краткое описание не в меру бурного Лета, найдутся те, кто скажет, что я и прежде был одинок. Иона, мой единственный настоящий друг, сам считал себя обыкновенной машиной; Доркас, которую я все еще люблю, считает себя чем-то вроде
Позвольте с вами не согласиться. Мы лично останавливаем или не останавливаем свой выбор на одиночестве, когда решаем, кого принять в круг товарищей, а кого отвергнуть. Так, отшельник в горной пещере имеет компанию, потому что птицы и кролики, новоявленные собратья, чьи слова живут в его «лесных книгах», да ветры, посланцы Предвечного, – вот его товарищи и друзья. Иной же человек, живущий среди миллионов себе подобных, пребывает в одиночестве, ибо вокруг него лишь враги и жертвы.
Агия, которую я мог бы полюбить, предпочла стать Водалусом в женском обличье, выбрав в качестве своего противника все самое живое в человечестве. Я мог бы любить Агию, я любил Доркас всем сердцем, но, возможно, все же недостаточно сильно; и вот теперь я одинок, потому что стал частью ее прошлого, а если отбросить первые дни нашего знакомства, она всегда любила свое прошлое больше, чем меня.
38. ВОСКРЕШЕНИЕ
Моя история почти подошла к концу. Наступил рассвет, взошло красное, как налитый кровью глаз, солнце. В окно дует холодный ветер. Скоро явится лакей с дымящимся подносом, вместе с ним, разумеется, согбенный Отец Инир, которому не терпится даже последние оставшиеся моменты посвятить обсуждению неотложных дел, старый Отец Инир, намного переживший свой недолговечный род, древний Отец Инир, который, боюсь, ненамного переживет это красное солнце. Как он будет огорчен, узнав, что я всю ночь просидел над рукописью здесь, в клерестории.
Вскоре мне предстоит облачиться в серебристую мантию, я стану носить цвета более чистые, чем белый. Впрочем, неважно.
На корабле дни потянутся долго и неспешно. Я буду читать. Мне еще многому нужно научиться. Я буду дремать на своей койке, слушая, как столетия обмывают корпус корабля. Эту рукопись я отошлю мастеру Ультану, но на борту в промежутках между сном, когда чтение утомит меня, я перепишу ее заново, слово в слово, как записано здесь – ведь я ничего не забываю. Я назову ее «Книгой Нового Солнца», ибо, говорят, та книга, утерянная много веков назад, уже предсказала его приход. По завершении я запечатаю второй экземпляр в свинцовый ящик и пущу его дрейфовать по морям пространства и времени.
Рассказал ли я все, что обещал? Знаю, что в ходе своего повествования я неоднократно давал торжественное обещание, что тот или иной эпизод непременно прояснится в развязке. Разумеется, я ничего не забыл, но я помню еще и многое другое. Прежде чем вы посчитаете себя обманутыми, не поленитесь просмотреть рукопись заново, как я намерен вновь приступить к ее написанию.
Ныне я уяснил для себя два момента.
Прежде всего – я не первый Северьян. Те, кто шагает по коридорам Времени, видели, что он достиг Трона Феникса. Потому-то Автарх, которому рассказали обо мне, не удержался от улыбки в Лазурном Доме, а ундина вытолкнула меня на поверхность, когда, казалось, я должен был утонуть. (И все же первый Северьян явно не утонул; что-то уже начало перекраивать мою жизнь.) Позвольте мне представить, хоть это лишь догадка, историю первого Северьяна.
Думаю, он тоже был выпестован палачами. Наверное, его тоже отправили в Тракс. Он тоже бежал из Тракса и, хотя не нес с собой Коготь Миротворца, должно быть, участвовал в боях на севере – наверняка он надеялся скрыться от архона, растворившись в солдатской массе. Трудно сказать, при каких обстоятельствах он встретился с Автархом, но встреча состоялась. Итак, он, как и я (ведь в решающем смысле он был и есть я сам), в свою очередь, стал Автархом и отправился в плавание по ту сторону ночных светил. Затем те, кто шагает по коридорам, вернулись во время, когда он был молод, и тут началась моя собственная история, занявшая здесь не одну сотню страниц.
Поделюсь и вторым моим соображением. Он не был возвращен в свое время, но сам стал шагать по коридорам. Теперь я знаю личность человека, прозванного Главой дня, знаю, отчего погиб Хильдегрин, который был совсем рядом, когда мы встретились, и почему бежали ведьмы. Я также знаю, в чьем мавзолее я просиживал ребенком, в том небольшом, каменном здании с чеканным изображением розы, фонтана и летящего корабля. Я потревожил собственную гробницу, и теперь я направляюсь туда, чтобы обрести покой.
Когда мы с Дроттом, Рошем и Эатой вернулись в Цитадель, я получил срочные послания от Отца Инира и из Обители Абсолюта, но все еще медлил. Я попросил у кастеляна местную карту. После долгих поисков он принес мне большую старую карту, протертую во многих местах. На ней имелось изображение всей Стены целиком, но названия башен ничего не говорили не только мне, но и кастеляну. Попадались башни не из Цитадели, а некоторые знакомые отсутствовали.
Тогда я заказал флайер и полдня парил среди башен. Конечно, я много раз видел искомое место, но просто не смог его распознать.
Наконец, прихватив яркий, надежный фонарь, я вновь направился в подземную тюрьму, спускаясь ярус за ярусом, пока не добрался до самого нижнего. Любопытно, что за сила позволяет прошлому так прочно корениться в подземельях? Там по-прежнему валялась одна из мисок, в которых я носил суп Трискелю. (Трискель вернулся к жизни от прикосновения моей руки за два года до того, как я получил Коготь.) Я снова, как некогда еще учеником, прошел по следам Трискеля до забытой двери, а оттуда, уже по собственным следам, углубился в темный лабиринт тоннелей.
Теперь, при ровном свете фонаря, я увидел, где именно потерял тогда след, проскочив то место, где Трискель свернул в сторону. У меня возник соблазн последовать за псом, чтобы, возможно, выяснить, куда он в итоге выбрался, с кем подружился и к кому потом спешил, когда, случалось, приветствовал меня на тропинках Цитадели. Вернувшись на Урс, я, быть может, так и сделаю, если, конечно, мне суждено вернуться.
Но я и на этот раз не свернул в сторону, а выбрал путь, который однажды уже проделал мальчишкой, и направился по прямому коридору, чей пол был покрыт слоем ила, а стены через редкие интервалы пронизаны угрожающими вентиляционными отверстиями и дверными проемами. Северьян, которого я теперь преследовал, носил неудобные башмаки со стоптанными каблуками и протертыми подошвами. Повернувшись и посветив фонарем назад, я обнаружил, что хотя у Северьяна-преследователя отличная обувь, шаги его неодинаковой длины, а носок одной ноги волочится. Один Северьян имел справные башмаки, подумал я, зато другой – справные ноги. И тут я рассмеялся своим мыслям, гадая, кто явится годы спустя и поймет ли он, что столь разные следы оставлены одним и тем же человеком.
Не берусь сказать, с какой целью были проложены эти тоннели. Несколько раз я замечал ступени, спускавшиеся еще ниже, но они неизменно вели к темной стоячей воде. Я наткнулся на скелет, чьи кости раскатились под ногой бежавшего Северьяна, но то был всего лишь скелет, едва ли способный мне что-то поведать. Кое-где виднелись надписи, начертанные потускневшей оранжевой или стойкой черной краской, однако письмена эти не поддавались прочтению и были так же неразборчивы, как крысиные каракули в библиотеке мастера Ультана. В некоторых комнатах, куда я заглядывал, на стенах некогда тикали тысячи часов всевозможных видов; и хоть теперь все они были мертвы, их перезвон давно смолк, а стрелки заржавели, показывая время, которое уже никогда не Вернуть, я все же посчитал их добрым предзнаменованием для того, кто ищет Атриум Времени.