Цитадель Гипонерос
Шрифт:
— Я всего лишь пытаюсь их понять и действовать в общих интересах, Ваше Преосвященство. Чтобы придерживаться, например, указаний сенешаля Гаркота.
— Не пытайтесь произвести на меня впечатление, по любому поводу поминая сенешаля Гаркота, господин инквизитор! Напоминаю вам, что как губернатор этой планеты я уполномочен принимать и противоречащие иерархии Венисии решения.
Через нервные имплантаты в мозгу Ксафокса прошел короткий импульс — приказ с Гипонероса: «Стереть немедленно сознание кардинала д’Эсгува. Оставить только элементарные функции.»
— Мы не предупредили орден Тутта о вторжении этих серпентеров в коралл, — выдвинул свой аргумент кардинал.
— Разве это важно? Эта операция не встретит ничего, кроме одобрения чистильщиц органов: змеи — их исконные враги.
Не прерывая разговора, великий инквизитор проник в мозг кардинала д’Эсгува и начал
У кардинала возникло неприятное ощущение — его голову будто бы пронизал холодный сквознячок. Это продлилось всего лишь долю секунды, словно пробежала мимолетная мысль, и он вдруг спохватился: что же он делает на этой пристани? Вокруг него, между клеток, внутри которых сидели гигантские животные, небольшими группками стояли и болтали одетые в кожу люди. Он вспомнил, что он — губернатор Эфрена, планеты, полностью покрытой коралловым щитом, а скаит Гипонероса, неподвижно стоящий рядом с ним, — ментальный инквизитор. Охваченный кратким, но сильным приступом страха, кардинал поискал взглядом мыслехранителей. Вид двух белых бурнусов, обшитых красной каймой и продуваемых морским бризом, его успокоил. Проснулись мучительный голод и жажда, а от необычного для этого времени дня желания вздремнуть начали занемевать конечности.
— Нет смысла ждать, Ваше Преосвященство, — сказал Ксафокс.
— Принимайте все полномочия, — промямлил кардинал. — Вы лучше, чем я, годитесь для такой работы.
Он понятия не имел, что за работу сам имел в виду, но твердо знал, что может полностью полагаться на скаитов Гипонероса — негуманоидов, непоколебимых и преданных своему делу. А кроме того — он торопился перекусить и отдохнуть.
В сопровождении своих защитников и ошеломленного личного секретаря д’Эсгув отправился походкой сомнамбулы в сторону крейцианского храма, прежнего особняка кого-то из буржуа, возведенного на холме из черного кварца, который возвышался над гаванью Коралиона. Полицейское оцепление и зеваки молча расступились, пропуская его.
— Странный тип, — пробурчал укротитель. — Постоянства в голове — что у продажной женщины…
Через три часа принялись открывать клетки змееловов. Силы правопорядка заранее разогнали любопытную толпу, а в синий свет Ксати Му вплелись багровые лучи Тау Ксир. Чтобы привести перевозбудившихся животных в чувство, у дрессировщиков ушло немало долгих минут. Треск бичей, шум крыльев, скрежет когтей о кварцевую брусчатку и пронзительный визг сливались в оглушительную симфонию. Затем серпентеры один за другим успокаивались, послушно устраивались рядом со своим укротителем и выражали сдерживаемое нетерпение лишь мощными ударами лапы или клюва о землю.
Когда спокойствие было полностью восстановлено, представитель серпентье подошел к Ксафоксу.
— Наши звери готовы, сударь.
— Чего вы ждете, чтобы послать их в кораллы?
— Вашего сигнала!
Тонкости человеческого сознания не вполне укладывались в логику великого инквизитора — в частности, скачок между независимым существом и возникающей как по волшебству карикатурой на него. Люди переходили от гордыни к покорности с обезоруживающей непоследовательностью. Они были хозяевами вселенной, творцами, но при этом являли раболепие, не свойственное даже их собственным животным. Отрезанные от своей истинной силы, они были готовы на любые низости, чтобы утолить жажду обладания и господства. Сам Ксафокс не мог напрямую сражаться с коралловыми змеями, потому что (еще одно важное различие между Гипонеросом и человечеством) на животное царство скаиты никак не могли повлиять, но ему потребовалось всего лишь поманить приманкой наживы этих ноухенландских укротителей, чтобы завлечь их на Эфрен. Он пустил в ход людей, чтобы нейтрализовать других людей, и ловкость, с которой он использовал человеческие противоречия, вызывала в мозговых имплантатах скаита устойчивое возбуждение, которое можно было бы трактовать как «ликование» (эту новую иррациональную склонность радоваться несчастьям других, возможно, следовало объяснять незначительным присутствием с недавних пор человека на Гипонеросе: вероятность колеблется от 10,02 до 10,04 %).
Ксафокс поднял и опустил руку — с утрированной торжественностью, чтобы укрепить свой авторитет среди укротителей.
Ведомые запахами, которые разносили ветра высот, подстрекаемыми улюлюканьем своих хозяев, серпентеры с силой забили крыльями, сорвались с набережной и направились к трубам огромного орг'aна.
Оники, лежавшую на матрасе из лишайника, встревожили пронзительные крики. Она не задремала, как случалось порой после лазанья по органным трубам, но всецело отдалась мыслям и потеряла всякую связь с реальностью. Лучи Ксати Му и Тау Ксир проникали через входную галерею и бросали на неровные стены гнезда рассеянный сиреневый свет.
Чем больше походило времени, тем цепче в нее врастали воспоминания о таинственном юноше, который появился в ее келье тутталки и сделал ее и женщиной, и матерью. Иногда она чувствовала его присутствие особенно остро — до ощущения его дыхания на своей шее, на груди, на животе. В глубине души она была уверена, что он ее не забыл, хоть временами ее терзали жестокие приступы отчаяния, на два-три дня приковывавшие ее к матрасу.
Вся насторожившись, Оники выпрямилась. Помимо криков, от которых стыла кровь, она ощутила беспокоящую тряску. Веточки и пух лишайника вокруг нее затрепетали.
Ее сердце сжал страх. Она проскользнула в дыру, отделявшую ее каморку от клетушки Тау Фраима. Маленькая комнатка была пуста; однако она не слышала, чтобы он выходил. Коралловый щит вибрировал все сильнее и сильнее, как будто собирался вот-вот рухнуть. Непрерывный рокот смешивался с визгом и приглушенными ударами, доносившимися сразу со множества сторон.
Обезумев от тревоги, Оники быстро натянула платьишко из веточек и на четвереньках поползла в узкую галерею, которая вела на крышу щита. Она царапала руки и ноги о выступы, и приходилось сверх обычного следить, чтобы в тело не вонзались поломанные ветки. Она предугадывала, что весь переполох был делом рук врагов ее принца — тех людей в белых масках, тех существ с лицами, скрытыми под большими капюшонами, которые оккупировали Пзалион. Два года назад она видела, как они перебили изгоев острова. Крутящиеся металлические диски били струями с их вытянутых рук и сносили головы ее бывшим товарищам, изгнанным сюда законом или из-за слабоумия. К берегу текли настоящие реки крови, и там черный песок их поглощал. Испуганная и парализованная судорогой, Оники долго провисела на выступе пилона. От вида мертвых тел, обезглавленных и сваленных друг на друга, ее затошнило; губы не смогли сдержать выплеснувшуюся желчь, и она стекала по подбородку. Потом люди в белых масках долго бомбардировали зловещую кучу искрящимися зелеными лучами, пока не осталась только куча пепла, которую развеял ветер.
Она забралась на крышу щита и сразу же принялась искать глазами привычную маленькую фигурку Тау Фраима, но у нее ушло несколько секунд, чтобы разглядеть хоть что-то в сиреневом тумане, который встал вокруг нее, скрывая синий и красный круги Ксати Му и Тау Ксир. Она еле различала во взвеси частиц сплетающиеся, стремительные движущиеся очертания.
— Тау Фраим!
Ее крик потерялся в общем гаме. Из тумана внезапно вынырнула десятиметровая змея и юркнула головой во входную дыру галереи, ведущей к гнезду. Она успела спрятаться лишь наполовину. Их высоты возникла гигантская птица, налетела на змею и глубоко впилась в ее плоть когтями всех своих четырех лап. В ужасе Оники отступила на пару шагов. Змея извивалась во все стороны, хлеща нападавшего кончиком хвоста, но птица — действительно ли то была птица? у Оники создалось впечатление, что она встретилась скорее с сердаллом эфренианских легенд — не ослабляла хватки. Она взмахивала крыльями, постепенно вытаскивая добычу из укрытия. Оники отчетливо расслышала скрип клюва о черепные кости змеи; она обнаружила, что вокруг нее разыгрываются однотипные сцены. Вонзив когти в рептилий, птицы наносили им последние удары, разбивая тем черепа клювом. Когда змея прекращала борьбу, они испускали вой, похожий на торжествующий крик, а затем, не выпуская длинного безжизненного тела, улетали и исчезали вдали.