Цитадель Гипонерос
Шрифт:
Теперь ее дух совершенно прояснился. Она изо всех сил пыталась преодолеть чувство отчаяния, нахлынувшее на нее от воспоминаний о Тиксу и паралича Йелль, и старалась овладеть ситуацией хотя бы в части немногих доступных ей аспектов.
— Крейцианство — это ветвь Индды, — ответил маркинатянин. — Ветвь, отколовшаяся от ствола и под конец загнившая.
— Теперь я понимаю, почему мой папа, Шри Алексу, сказал, что Церковь была мудрой девушкой, глупой женщиной и жестокой матерью. — Она повернулась к Шари: — Поясни мне про этих двенадцать рыцарей Избавления.
Тот приподнял
— Мы сверились с индисскими анналами…
— Тебе, значит, удалось их найти?
— Не только мне, но и Жеку тоже. И нас должно быть двенадцать, чтобы войти в них, двенадцать, чтобы сформировать дэва, индисский атом, и чтобы сохранить шанс одолеть блуф.
— Кто эти двенадцать?
— К двум жерзалемянам, к муффию Церкви, к тебе и твоей дочери нужно добавить бывшего рыцаря-абсурата, существо из ракетного каравана, мою любимую Оники и моего сына Тау Фраима…
— Твою жену, твоего сына? Где они? На Матери-Земле?
Она ясно, несмотря на темноту, заметила тень печали, скользнувшую по его лицу.
— На планете Эфрен. У меня несколько дней как нет новостей о них. Я не потерял тонкого контакта с ними, но такое чувство, что с ними случилось что-то плохое.
— Вы, несомненно, говорите об Оники Кай, тутталке-изгнаннице? — сказал Фрасист Богх. — Власти Эфрена недавно запросили разрешение на ввоз гигантских серпентеров из Ноухенланда для истребления коралловых змей.
— Вы его согласовали?
— Сенешаль Гаркот уже давно принимает решения без моего согласия! Об этой истории мне рассказал Адаман Муралл, мой личный секретарь. Больше я не узнал ничего.
— Вы упомянули двенадцать рыцарей-спасителей, — сказал Сан-Франциско. — Но моя голова насчитала всего одиннадцать.
— Мы еще не знаем, кто же двенадцатый, — ответил Шари.
Платформа мягко приземлилась на землю у входа в узкий коридор, освещенный парящими светошарами.
— Папа, — прошептала Йелль.
— И что «папа»? — осведомилась Афикит.
— Папа двенадцатый…
— Он ушел навсегда.
— Он вернется, — настаивала девочка. — Он будет в человеческом облике, но его сердце будет наполнено силой пустоты.
По сочувственным взглядам она видела, что ей не поверили. Даже Афикит, похоже, решила, что рассудком ее дочь пострадала не меньше, чем телом. Только Жек — потому что еще не совсем вырос, а, быть может, еще и потому, что за три года их разлуки влюбился в нее, — упорно смотрел на нее сообщническими глазами.
Слабые воздушные потоки от вентиляционной системы в подвалах епископского дворца гоняли плавающие сферы вдоль грубо забетонированных перегородок и сводов, и растаскивали пыль и дым. Воителям безмолвия не удавалось разглядеть другого конца коридора, искривлявшегося в десятке метров от них. Они прислушались, но не обнаружили никаких подозрительных шумов. Мальтус Хактар расставил людей из своей организации так, чтобы прикрыть мастерскую дерематов, и, судя по безмятежной тишине, царившей в этой части фундамента, рубежи защиты выполнили свою задачу, остановив продвижение нападающих.
— Это единственный путь доступа в мастерскую? — спросил Сан-Франциско.
— Еще есть грузовой лифт, которым пользуются техники для доставки машин или запчастей, но вчера вечером я залил его жидким бетоном.
— Что в этой мастерской? — спросила Афикит.
— Дерематы, дама моя, — вздохнул осгорит, раздраженный тем, что ему приходится повторять раз за разом одно и то же. — Они переправят нас на Платонию, в крейцианский храм в Бавало, в деревню, где миссионером — мой друг, осгорит. У него есть два подпольных деремата дальнего действия. Оттуда мы можем перенестись куда заблагорассудится.
— Это спокойствие не сулит ничего хорошего, — сказал Сан-Франциско. — Моя голова подсказывает мне, что мы должны быть максимально осмотрительны…
Узкий коридор вынуждал их двигаться гуськом. Возглавлял Мальтус Хактар, за ним — Фрасист Богх. Осколки истертых и потрескавшихся мраморных плиток ранили босые ноги Афикит и двоих жерзалемян. Ядовитые ароматы, которые вплетались в резкий запах плесени, напомнили Жеку примесь газа в эвакуационной галерее Северного террариума Анжора. Пузырь света, снесенный внезапным порывом воздуха, врезался в стену и из него вокруг них дождем посыпались светящиеся нити.
В конце коридора находилась двустворчатая металлическая дверь.
— Странно, что она открыта, — прошептал Мальтус Хактар.
— Не забывайте, что до нас прошел Адаман, — заметил Фрасист Богх.
Услышав это имя, шеф-садовник не удержался и скривился.
— Вы его настолько терпеть не можете? — спросил маркинатянин.
Мальтус Хактар повернул голову и ядовито взглянул на собеседника:
— Почему вы удостоили своей дружбы этого грязного кастрата?
— Он еще сам не понял собственных качеств, но я-то по-прежнему убежден, что у него замечательное сердце…
Еще не договорив этих слов, Фрасист Богх вдруг осознал, что на самом деле ничего такого в Адамане Муралле он не видит, и что назначил его личным секретарем только потому, что тот был земляком-однопланетником и его компания скрашивала тоску одиночества на чужбине. Единственное достоинство Адамана Муралла (и достоинство весомое) — он был крохотным уголком Маркината на недружелюбной земле Сиракузы.
Они вошли в мастерскую, комнату удивительно большую после тесноты ведущего к ней коридора. Пара десятков машин шаровых, прямоугольных или грибовидных форм царственно восседали над ремонтными ямами, устроившись на гравиподъемниках. Прочие выстроились вдоль стены, и их открытые кожухи или огромные иллюминаторы позволяли разглядеть обивку кабин или разные внутренности — провода, схемы, фильтры, анализаторы, дезинтеграторы… Подлежащая замене аппаратура валялась грудой возле резервуара для переработки, наполненного жидкостью для молекулярного разделения материалов. Никтроновые лампы, встроенные между огромными балками, поддерживающими потолок, давали резкий, яркий свет, обнажая шероховатость грубо оштукатуренных стен и неровности пола, покрытого толстым слоем красной краски. Угнетающие испарения растворителей вытесняли запах плесени и перегретого воздуха.