Цитадель
Шрифт:
– Дело не в молоке,- оборвал он ее.- Его необходимо отделить от других детей.
Она упрямо возразила:
– Я и отделила его до некоторой степени. Если не корите - взгляните сами.
Он посмотрел в направлении ее взгляда. Идрис, мальчуган лет пяти, сидя отдельно от других у камина за низенькой партой, имел вид человека, чрезвычайно довольного жизнью, и весело таращил бледноголубые глаза из-за края своей кружки с молоком.
Это зрелище окончательно разозлило Эндрью. Он рассмеялся презрительным обидным смехом.
– Вы можете считать это изоляцией.
В глазах девушки засверкали искорки.
– А вам не приходит в голову, что в этом классе хозяйка я? Может быть, вы и имеете право командовать людьми ц более высоких сферах, но здесь распоряжаюсь только я одна.
Эндрью уставился на нее с гневным достоинством:
– Вы нарушаете закон! Вы не .имеете права оставлять его в школе. Если будете упорствовать, мне придется заявить об этом инспектору.
Последовало короткое молчание. Эндрью видел, как она крепче сжала мел, который держала в руке. Этот признак волнения еще разжег его гнев на нее, на себя самого.
Она сказала презрительно:
– Ну и заявляйте! Или велите меня арестовать, lie сомневаюсь, что это вам доставит громадное удовлетворение.
Взбешенный Эндрью не отвечал, чувствуя, что попал в нелепое положение. Он пытался овладеть собой. Устремил на нее глаза, желая заставить ее опустить свои, сверкавшие теперь холодным блеском. Одно мгновение они смотрели друг другу в лицо так близко, что Эндрью мог видеть жилку, бившуюся на ее шее, блеск ее зубов меж раскрытых губ.
Наконец она произнесла:
– Это все, не так ли?
– И круто повернулась лицом к классу.- Встаньте, дети, и скажите: "До свидания, доктор Мэнсон. Спасибо, что пришли к нам!"
Под грохот скамеек дети встали и хором повторили ее иронические слова.
Уши у Мэнсона горели, когда она провожала его к дверям. Он испытывал сильное замешательство, и к тому же ему было неприятно, что он вышел из себя и вел себя глупо, в то время как она сохраняла удивительное самообладание.
Он подыскивал уничтожающую фразу, какую-нибудь внушительную реплику, но раньше, чем он успел что-нибудь придумать, дверь преспокойно захлопнули перед его носом.
VI
Прозлившись целый вечер, написав и разорвав три едких, как серная кислота, заявления врачебному инспектору, Мэнсон решил забыть весь этот эпизод. Чувство юмора, утраченное было во время визита на. Бэнк-стрит, теперь вызывало у него недовольство собой за проявленное им мелочное самолюбие. Выдержав жестокую борьбу со своей упрямой гордостью шотландца, он решил, что был неправ, и оставил всякую мысль о жалобе, тем более жалобе неуловимому Гриффитсу. Но он не мог, как ни старался, выбросить из головы Кристин Бэрлоу.
Не глупо ли? Какая-то девчонка, школьная учительница, так упорно занимает его мысли, и он беспокоится, что она подумает о нем. Он твердил себе, что это просто следствие задетого самолюбия. Он всегда был застенчив и неуклюж с женщинами. Но никакими логическими рассуждениями не изменить было того факта, что он стал беспокоен и немного раздражителен. Когда он не следил за собою, например, когда, ус1алый, валился на кровать и начинал засыпать, сцена в классе вставала перед ним с новой яркостью, и он хмурился в темноте. Он видел опять, как она стискивала мел пальцами и темные глаза загорались гневом. На ее блузе на груди были три перламутровые пуговки. Ее фигура, тоненькая и подвижная, отличалась собранностью, четкостью и скупостью линий, говорившими о том, что она в детстве много бегала и отважно прыгала.
Эадрью не задавался вопросов, красива ли она. Какова бы она ни была, она неотвязно стояла, ка;с живая, в е';о воображении. И сердце в нем невольно сжималось никогда не испытанно;"! сладкой грустью.
Прошло недзли д".е, и однажды он, проходя по Чэпелсгрнт, на углу Стейшен-род, в припадке рассеянности чуть не столкнулся с миссис Бремвел. Он прошел бы, не заметив ее, если бы она тотчас его не окликнула и не остановила, сияя улыбкой.
– А, доктор Мэнсон! Как раз вас-то мне и нужно.
У меня сегодня один из обычных званых вечеров для небольшой компании. Надеюсь, вы придете?
Глэдис Бремвел представляла собой довольно крикливо одетую трндцатипятилетнюю даму с волосами цвета спелой кукурузы, пышной ^^УР0"младенчески-голубыми глазами и манерами молоденькой девушки. Глэдис сентиментально называла себя "мужней женой". Сплетники в Блэиелли предпочитали характеризовать ее другим словом.
Доктор Брсмвел боготворил ее, и говорили, что только это слепое обожание мешало ему заметить ее более чем легкомысленное увлечение Гэбелбм, "темнокожим" доктором из Тониглена.
Узнав ее, Эндрью поспешно стал искать предлога уклониться от приглашения.
– Боюсь, миссис Бремвел, что мне не удастся освободиться на сегодняшний вечер.
– Нет, вы должны непременно прийти, чудак вы этакий. У нас бывают такие милые люди. Мистер и миссис Уоткинс с копей и,- она многозначительно усмехнулась,- доктор Гэбел из Тониглена... Да, чуть не забыла: еще наша маленькая учительница, Кристин Бэрлоу.
Дрожь пробежала по телу Мэнсона. Он вдруг преглупо заулыбался.
– Ну, разумеется, приду, миссис Бремвел. Очень вам благодарен за приглашение.
Он кое-как несколько минут поддерживал разговор, пока она не ушла. Но весь остаток дня он ни о чем больше не в состоянии был думать, как только о том, что сегодня снова увидит Кристин Бэрлоу.
"Вечер" у миссис Бремвел начался в девять часов. Такой поздний час был выбран из внимания к врачам, которые могли задержаться в своих амбулаториях. И действительно, Эндрью отпустил последнего больного только в четверть десятого. Он торопливо умылся под краном в амбулатории, причесал волосы сломанным гребешком и помчался в "Уединенный уголок". Разыскал небольшой кирпичный дом (который не оправдывал своего идиллического наименования, так как расположен был в центре города) и, войдя, убедился, что пришел последним. Миссис Бремвел, весело пожурив его, открыла шествие в столовую, за ней последовали муж и все пятеро приглашенных.