Цитадель
Шрифт:
Отец Марк кивнул:
– Н-да.
– Сколько раз я собирался, и уже вполне решался отправиться к ее отцу и попросить руки Розамунды. И уверен, он бы не отказал мне, для него, провинциального барона, было бы честью породниться с отпрыском лангедокских Труа. Но уже облачившись соответствующим образом, я в отчаянии валился на свое ложе и грыз зубами подушку, не зная как мне поступить.
– Вы не рассказывали о своих терзаниях Розамунде?
Де Труа отрицательно помотал головой.
– Я слишком люблю ее, чтобы обрушивать
Отец Марк медленно перебирал четки, глядя куда-то вдаль. Юноша продолжал свою горячечную исповедь.
– Я пребывал в полном отчаянии, и считал, что положения хуже моего быть не может. До вчерашнего вечера.
Священник встрепенулся.
– Что же случилось вчера?
Рыцарь тяжело вздохнул и сглотнул слюну.
– Вчера... отец Марк, посмотрите, что делается в природе - уже распускаются первые цветы, воздух состоит из сплошных дурманящих ароматов, нетрудно сойти с ума человеку более стойкому и трезвому чем я.
– Вы хотите сказать, что...
– Да, да, именно это я хочу сказать. Именно в этом желаю признаться. Во время нашего вчерашнего свидания... не знаю как это случилось. Не могу сейчас восстановить по памяти... Я не прилагал никаких усилий. И вместе с тем Розамунда не завлекала меня. Все произошло само собой. Наши одежды повели себя как понятливые слуги, они удалились в нужный момент. Впрочем я помню плохо. Это был дурман, опьянение, это было блаженство. Но и это, но и это, святой отец еще не все!
Де Труа замолк.
Отец Марк подтолкнул его.
– Говорите же, сын мой, говорите. Облегчите свое сердце, я слушаю вас.
Юноша зажмурился, как будто заново переживал произошедшее с ним.
– Говорите же.
– Я вернулся домой. Из сада де Лошей. Я принял решение. Я решил, что Розамунда мне дороже чести. Завтра, я сказал себе - завтра ты отправишься к барону и потребуешь свою возлюбленную себе в жены. Нельзя вечно подвергаться двум опасностям. Наступает момент, когда одну из гибелей надо предпочесть.
– Возможно и так, сын мой, но судя по всему, что-то помешало осуществлению этого намерения.
– Вы угадали, святой отец. Дома меня уже ожидал посланец из Иерусалимского капитула. Мне вручен был рескрипт, из которого следовало, что я должен прибыть для формального вступления в полноправные члены ордена в мае сего года.
Отец Марк пожевал губами.
– Видите, святой отец, челюсти обстоятельств оказались сжаты сильнее, чем я думал. Где-то, в глубине души, я надеялся, что обо мне забыли, раз я сам не даю о себе знать, и мой позор останется тайной лишь моей, несчастной души, и я избегну позора внешнего, а счастье с Розамундой все окупит. Так вот ведь нет, не вышло!
– Отец Мельхиседек знал о вашем увлечении?
– Это не увлечение, это...
– Да, да, сын мой, прошу прощения за неловкое слово. Но тем не менее, вы посвятили его в обстоятельства этой трагической
– Конечно, я полностью доверился ему. Сочувствие такого человека, как отец Мельхиседек, единственное, что удерживало меня на некотором расстоянии от полного безумия.
Отец Марк пощелкал своими четками.
– Какие же средства он применял для укрепления вашего страждущего духа?
Де Труа затруднился ответить на этот вопрос.
– Я не очень понимаю вас.
– Я говорю, что он конкретно делал, чтобы облегчить ваши душевные страдания?
Юноша задумался, перебирая в памяти воспоминания, связанные с почившим другом.
– Сама беседа с ними была облегчением, - неуверенно сказал он.
– А потом, он говорил, что молится ежедневно за спасение моей души.
– Молиться за спасение души вашей я тоже, конечно, буду, - задумчиво сказал отец Марк. Взгляд его по-прежнему был устремлен куда-то очень далеко, даже не в физическое, а в мыслительное пространство.
Лицо юного рыцаря засветилось благодарностью.
– Я буду так признателен вам, святой отец.
– Но вряд ли мои молитвы принесут столько пользы, сколько приносили обращения к Богу такого человека, как мой благодетельный предшественник.
Меж бровями де Труа образовалась складка.
– Опять должен признаться, что ход мыслей ваш для меня туманен.
Отец Марк повернул лицо к своему молодому собеседнику и обнадеживающе улыбнулся. Понятно, что впечатление улыбка эта произвела жуткое. Но теперь вряд ли что-то могло отвратить де Труа от этого человека. Ему казалось, что от отца Марка исходит дыхание надежды, ему чудился источник спасительного света за отвратительной кожаной маской.
– Просто я произношу вслух некоторые из своих мыслей.
– Что же сулят мне ваши размышления? Ответьте! Клянусь райскими вратами, у меня такое ощущение, что мне рано переставать надеяться!
– Не спешите, друг мой, - снова улыбнулся священник, - я не хочу без нужды ни обнадеживать, ни разочаровывать вас. Скажу одно - мне хочется придумать способ, который мог бы вас вызволить из тисков создавшегося положения. Нечто помимо молитв, как они ни необходимы.
Юноша поправил пряжку на своем плаще.
– Право, вы говорите совсем не так, как говаривал бывало отец Мельхиседек. Я имею в виду в смысле благочиния. Но, наверное, не мне рассуждать об этих предметах. Да к тому же мне очень хочется вам верить.
– Да, не стану спорить, в смысле святости и благочиния я не могу равняться с этим великодушнейшим из людей. Жизнь выковала меня другим, заставила им сделаться. Жизнь ожесточила, в какой-то степени, мое сердце, насколько может ожесточиться сердце священника. Но вместе с тем, она научила меня не чураться практической стороны себя, то есть жизни же. Может быть правы древние, есть сферы до которых Бог не снисходит и там люди должны устраивать жизнь свою всего лишь на основах здравого смысла.