Цитадель

Стампас Октавиан

–  Спасибо тебе, - улыбнулся спасенный, - когда-нибудь я тебе отплачу.

Дом, где остановился шевалье де Труа, отец Марк отыскал легко, но войти не поспешил, наоборот, вернулся на рыночную площадь и начал обходить лавки, окаймлявшие ее. Долго не было понятно, действительно ли он что-то ищет, или просто убивает время. Наконец он добрался до лавки оружейника. Обменявшись приличествующими случаю приветствиями с хозяином, он особое внимание уделил стене, увешанной кинжалами. Хозяин лавки, седой толстяк, эльзасец, сразу почувствовал, что имеет дело

со знатоком. Он завел с гостем учтивую беседу. Он очень хотел угодить этому покупателю, но оказалось, что это не так просто.

–  Вот, - с воодушевлением говорил хозяин, взвешивая в руках очередной кинжал, - настоящая толедская работа. Говорят, что их закаляют там не в уксусе, а прямо в бычьей крови.

Чтобы не обидеть хозяина, отец Марк тоже подержал в руках толедское произведение.

–  Да, возможно и в крови, но от этого металл быстрее ржавеет. И потом, это не столько кинжал, сколько небольшой меч, согласитесь, любезный.

–  Что верно, то верно, - принужден был согласиться эльзасец, но тогда вам, уважаемый, вряд ли что-нибудь подойдет из работ европейских мастеров. В изготовлении оружия такого рода всегда непревзойденными специалистами были восточные народы. Недаром говорится, что меч, это продолжение чести, а кинжал продолжение хитрости.

Отец Марк улыбнулся.

–  Не могу с вами не согласиться.

–  Тогда взгляните на этот эламский нож, работы очень старинной, но лезвие до сих пор - зеркало.

–  Если бы я был прекрасною дамой, я не преминул бы приобрести такое необычное зеркало.

Хозяин потупился, откровенный намек гостя на свою внешность его смутил.

–  А потом такие ножи любят ночные разбойники, один вид такого лезвия заставляет путника вынимать кошелек из кармана. А я, надеюсь, не похож на рыцаря неблагородной наживы.

Седовласый торговец учтивым полупоклоном ответил на это замечание. В те времена привередливость была прежде всего признаком хорошего тона.

–  Рискну предложить столь искушенному покупателю обыкновенный сельджукский рисант, он не отличается богатством убранства...

–  И поделом, ибо как правило, выполняет грязную, неблагородную работу вспарывает брюхо барана, или перерезает горло христианина, верно?

–  Воистину так!
– кивнул хозяин, - но тогда... вкус господина столь изыскан, что я затрудняюсь что либо предложить.

–  Не расстраивайтесь, - сказал отец Марк, - я ничего не куплю у вас не потому, что у вас нечего выбрать, лавка ваша одна из лучших, что мне приходилось видеть, а потому, что мне нужно нечто такое, чего может быть и нет в подлунном мире.

Глаза хозяина округлились.

–  Может быть, - заговорил он неуверенно, - вам посетить лавки других оружейников? Правда, клянусь крестными муками Спасителя, они утешат вас не больше моего. И если у вас действительно есть нужда в оружии такого рода, вы все равно вернетесь ко мне.

–  Нужда в оружии у меня есть, - сказал отец Марк. Кинжал, скрывавшийся у него под одеждой, никак не годился для задуманного им

дела.

Оружейник оказался прав, отец Марк побывал еще в нескольких заведениях, торгующих оружием, зашел также и к старьевщику, но в конце концов вернулся к седому эльзасцу, где, после некоторых раздумий, купил небольшой хорасанский кривой кинжал, долго прилаживал его, вздыхая, к ладони.

–  Придется остановиться на нем.

Когда отец Марк вошел в жилище шевалье де Труа, тот пребывал в состоянии полнейшего отчаяния, он уже почти смирился с горестной мыслью, что "спаситель" его не явится. Юноша кинулся к нему обниматься, так был обрадован.

–  Ну?!
– спросил он с надеждой, когда отец Марк снял свой башлык.

–  Вы хотите спросить меня, не придумал ли я, как помочь, сын мой?

–  Конечно! Именно! А вы так говорите, как будто... Вы совершенно спокойны?!

–  Хотя бы один из нас должен сохранять равновесие духа, во имя достижения цели.

–  Хорошо, хорошо. Я согласился вам ввериться и готов слушаться впредь.

Отец Марк огляделся.

–  Где тут у вас можно писать?

–  Вот стол, вот, - юноша кинулся в угол большой комнаты со сводчатым потолком и плетеными решетками на окнах. Там в углу действительно стоял небольшой стол изящной византийской работы. На нем высилась большая, толщиной в руку свеча в дорогом, заплывшем воском, подсвечнике. Шевалье присоединил к первой свече другую, с подоконника.

–  Теперь будет посветлее. Садитесь, святой отец, садитесь, пишите.

Отец Марк покачал головой.

–  Писать придется вам.

–  Мне? Писать?!

–  Да.

Руки юноши тряслись, в глазах было удивление и ужас. Совсем уж он не думал, что ему придется сегодня вечером этим заниматься, совсем.

–  Ну, писать, так писать. Только у меня нет, кажется, чернил, - де Труа кинулся к сундуку, стоявшему у двери. Откинул выпуклую крышку, достал квадратную бронзовую чернильницу.

–  Нет, представьте, есть.

–  Захватите и перья.

Юноша достал из сундука целую связку больших, великолепно очиненных перьев.

–  Садитесь, садитесь сюда, к столу, - отец Марк придвинул к освещенному столу грубый табурет.

Де Труа уселся, распрямил перед собой лист пергамента, повернул голову к стоящему за спиной духовнику.

–  Я не писал Розамунде уже два дня.

Отец Марк положил ему руку на плечо.

–  Вы и сейчас будете писать не ей.

–  Святой отец...

–  Покажите мне сначала извещение орденского капитула, где оно у вас?

–  Ах, да, - юноша вскочил с места и снова кинулся к своему сундуку.

От его решительных передвижений пламя свечи дергалось как сумасшедшее, по стенам плясали тени.

–  Вот оно.

Отец Марк быстро пробежал текст. Внизу красовалась киноварного цвета печать с отчетливо видимым рисунком - два всадника на одном коне.

–  Прекрасно, пока отложите этот документ. Он не понадобится вам.

–  Уже отложил.