Цивилизатор в СССР 1980
Шрифт:
— Я хочу на море. Мам, пап… как насчёт Рижского взморья, ЮБК или «Сочей»?
— Какой такой ЮБК?- уточняет отец.
— Южный берег Крыма…
— Ты тут не перегрелся и без Сочей? Бредишь, вон какой лоб горячий. — он проверяет своей рукой мою голову.
— Я сказал что-то, чего нельзя произносить вслух? — «холодно» (насколько способен температурящий и лежащий в постели дошкольник) интересуюсь у отца, и, не мигая, смотрю на него. — ну так как? У вас обоих отпуск летом в одно и то же время? Или когда… неужто в бархатный сезон? — «неверяще»
Потоком слов я часто забивал многих и в «первой детской жизни», едва «стал тарахтеть, как пулемёт»…
Впрочем, к моим методам общению и юзанью взрослых определений, незнакомых моим «сверстникам», они уже привыкли. Как и к элементам иронии.
— Не командуй, там видно будет.
Я как-то умудрялся почти год «второй жизни» обходится без споров и уж тем более без истерик и слёз.
Но, ослабленный температурой и напряжением «пробива наверх» до очей Андропова, организм дал слабину.
— Деньги от щедрот заинтересовавшегося моими способностями государства лучше потратить на совместный… — и, переведя тяжёлое дыхание, уточняю — … комфортный летний отдых на море. В Риге живут тёти Аля, Сима, Тася и прочие… но температура на Рижском взморье часто не ахти, а длинные ноги танцовщиц Юрас Перле в Булдури пока не столь привлекательны для моих детских глаз… так что Чёрному морю, наверное, нет альтернативы, да?
Меня понесло. Выпалив подобную фразу, я тут же немного пожалел о ней. Впрочем, пофиг уже на многое… после того, что изложил без обиняков самому Андропову. Физиология уже слабо контролируется… кто знает, может и не ОРЗ сейчас у меня… а организм вразнос пошёл?
Меня пробила испарина. А ну как сейчас коньки отброшу? Хотя… не сопли и прочее. ОРЗ/ОРВИ как есть… что, я не помню что-ли, как часто оно было в «первый раз»?
— Откуда ты набрался подобного? Ума не приложу… — секундами спустя пытается обратить всё в шутку мама.
Но она удивлена. Всё таки удивлена. Даже почти год спустя моего «вундеркиндства» и «опережающего развития». Она догадывается, что сколько бы я не прочитал в библиотеке, шуток про длинные ноги танцовщиц в чем-то там около остановки Булдури в Юрмале в моей речи быть не должно.
Эх, мама, мама… мой жизненный опыт больше твоего! Как и родительский…
Перевожу взгляд на хмурящегося отца, и заранее затыкаю ему рот и предупреждаю о ненужных шагах:
— Пап, если, не дай Сила, у тебя чешутся руки и тянутся к ремню за мой подобный тон…
— Какая такая сила? — недоуменно уточняет он.
— Молодецкая… вон какой ты могучий, а какой я маленький и слабенький… когда ещё таким, как ты стану… — снижаю обороты я.
Что-то у меня ведёт голову. Точно, перенапрягся…
— Помни, папа, что я сказал прошлым летом… про многие знания — многие печали… и
Может, я и бредил. По крайней мере, то, что меня вырвало, отвлекло всех. Хорошо, что успел голову свесить с подушки, постель не загадил.
Зато облегчение настало. И, восполнив осторожным (чтобы снова не блевануть) питьём часть утерянного объёма жидкости, я уснул… и даже не мог гадать, о чём судачили родители насчёт моего «бреда про длинноногих красоток на рижском взморье».
А на следующий день нам стало не до того.
15 апреля 1979. Там же.
Во-первых, ночью я два раз пропотел. И утром и даже в течение дня, у меня уже не было температуры. Отчего «старые», прошлого лета подозрения снова окрепли и получили новые (хотя и не «железобетонные») аргументы в свою пользу.
А, во-вторых, приехала и заявилась в гости Козельцева…
Я даже было подумал, что она сорвалась из Москвы в связи с моей болезнью. «Наблюдение» же мне кое-кто обещал? Затем засомневался (слишком быстро!) и решил пронаблюдать — чего её принесло? Сама скажет.
Фига-с-2!
— … Ваня, нам надо поговорить с Еленой Борисовной. Закрой дверь и иди ляг, а то снова температуру наскачешь.
— Я понял… закрыть… с другой стороны…
К моей тонкой иронии они привыкли. А я всё не могу привыкнуть к ограничениям детского тела и невозможности самому говорить «нет».
«Опережающее развитие» не катит против «ты — наш маленький сын и должен слушаться…» и детской физиологии.
Но можно взять из серванта-«стенки» в комнате стеклянный стакан и приложить его к тонкой (один кирпич «вдоль») внутриквартирной стенке между комнатой и кухней, где закрылись родители и Козельцева!
При помощи импровизированной подслушки, «с пятого на десятое» я понял, о чём они толкуют. И мне не понравилось то, что толкала родителям Козельцева.
А как уж это не понравилось им! Поэтому, с достаточным спокойствием внутри и даже с некоторым определённым злорадством, я ловил ухом через стакан фразы из их спора:
— … Нет, нет! Об этом не может даже и идти речи… — сердилась моя мама — … Ваня — ребёнок, он наш сын…
Тогда же, там же. Полковник КГБ Козельцева Е. Б.
«Беспредельно важно».
Этот краткий ответ Председателя однозначно говорил о том, что сказанное «Свидетелем» в общении наедине с Андроповым нашло отклик у того.
Елена Борисовна не знала всего, что было в расшифровках тех сокращений — «заметок про будущее», её поразили слова Юрия Владимировича о том, что по информации, полученной от «Свидетеля», удалось обезвредить перевёртыша.
Но там… в их разговорах, очевидно, был огромный пласт того, что было на порядки важнее даже взятия с поличным предателя среди рядов своих.