ЦК закрыт, все ушли
Шрифт:
После выступлений министров Шенин обратился к секретарям: давайте обменяемся мнениями по поводу услышанного. О выступлении Мальцева я уже говорил. Примерно так же высказывались и другие. Конечно же тема обсуждения была непростая, она требовала специальных знаний, а представления у большинства не отличались профессионализмом. Отделывались дежурными фразами, общими словами*. Многие из выступавших никогда не были на объектах энергетики, некоторые имели смутное представление. Толклись в основном вокруг тех вопросов, которые лежали на поверхности. Особенно напирали на роль средств массовой информации. Буквально каждый отмечал: печать должна то-то и то-то, надо обязать средства массовой информации, поручить им развернуть кампанию и т. д. По мнению секретарей, печать должна убеждать население, что атомная энергетика — это
Присутствующие на заседании главные редакторы центральных партийных изданий недоуменно переглядывались: кто будет читать газеты, в которых утверждается о преимуществах развития атомных электростанций? Синдром Чернобыля крепко сидел в людях, общественность клеймила бездушных чиновников, не учитывавших экологические последствия принимаемых технологических решений.
Понуро молчали и министры. Им было откровенно скучно. Они никак не предполагали, что Секретариат ЦК уже давно не тот, каким был раньше. Горбачевым были отправлены на пенсию люди, более-менее разбиравшиеся в их проблемах — Долгих, Слюньков, Рыжков. Кстати, Долгих присутствовал на этом Секретариате, его тоже пригласили, но совсем по другому поводу. Его вопрос был третьим в повестке дня, однако в зал пригласили всех сразу, и они оказались невольными свидетелями того, как ЦК «решает» острейший вопрос, от которого в значительной мере зависит жизнеобеспечение миллионов людей, удовлетворение их насущных потребностей.
На Владимира Ивановича Долгих было больно смотреть. То и дело его лицо покрывалось багровыми пятнами. Глубина проработки вопроса этим составом Секретариата потрясала. Так и хотелось воскликнуть: о чем вы толкуете, мужики? О проблемах топливно-энергетического комплекса или о журналистике?
Самое грустное было в том, что ЦК не мог реально влиять на положение дел не только в энергетике, но и в журналистике.
Увы, это было горькой реальностью. Ну не парадокс ли: до избрания на февральском Пленуме в 1991 году секретаря ЦК КПСС в ранге члена Политбюро, который специально занимался только средствами массовой информации, они как-то еще прислушивались к просьбам со Старой площади. Дзасохов умел ладить даже с альтернативной КПСС печатью. Стоило появиться на этом поприще другому, как прочные и, казалось бы, надежные связи начали рваться одна за другой. А ведь их в перестроечное время создавало новое поколение партийных работников, пришедших в ЦК с практики. Первым в ряду этой талантливой молодежи, известной в кругу журналистов, был, вне всякого сомнения, Георгий Пряхин. Именно он возглавил в конце 1988 года подотдел средств массовой информации, в процессе реформирования аппарата ЦК обновил это подразделение авторитетными, знающими людьми. В редакциях к ним прислушивались, потому что знали их высокие профессиональные качества.
Дзасохов полностью полагался на Пряхина, который блестяще реализовывал политические установки в той форме, которая наиболее подходила моменту. Пряхин в вопросах работы с печатью пользовался максимальной автономией в рамках своих полномочий.
Лучинского, едва он переселился на четвертый этаж первого подъезда, охватил нестерпимый зуд администрирования. Совещания главных редакторов газет и журналов партии следовали одно за другим. Петр Кириллович всегда был словоохотлив и красноречив. Иногда он забывал, что перед ним не многочисленная аудитория, как в прошлые времена, а всего лишь десяток человек, и они разбираются в обстановке не хуже его самого. Расходясь, редакторы недоуменно пожимали плечами: в чем надобность таких встреч? Информации никакой, помощь — нулевая, одни общие рассуждения. Постепенно интерес к этим «посиделкам у Лучинского», как окрестили их сами редакторы, пропал. Все чаще они начали посылать вместо себя своих заместителей. Это был тревожный симптом, но Петр Кириллович перемены в настроениях не заметил. Многие редакторы не реализовывали его рекомендаций по той причине, что значительная их часть была невыполнима. Газета есть газета, она функционирует по своим законам, которые диктуются читательским интересом.
Среди самых молодых из них началось роптание. Старые формы работы выглядели диссонансом на фоне процессов, связанных с зарождением новой, демократической печати. Наслышавшись о заведенных там порядках — высоких денежных окладах, немыслимых гонорарах и, главное, независимости журналистов от учредителей — талантливая молодежь из газет КПСС валом повалила в новые издания. Надоели постоянные одергивания со Старой площади, телефонное право, нищенское существование, диктат аппарата, постоянное привлечение к написанию речей и брошюр для руководства ЦК. Надо в корне менять отношения ЦК со своими изданиями, взывали редакторы, предоставить финансовую самостоятельность, отказаться от мелкой опеки за содержанием. Напрасно! Человек, не написавший ни одной строчки за всю свою жизнь, не представлявший, что такое законы и психология творчества, осуществлял руководство этими процессами.
Когда-то Петр Кириллович работал заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Снова возвратившись в Москву после недолгого пребывания в Таджикистане и Молдавии уже в новом качестве, он не понял, что газетная Москва далеко не та, которой она была до 1985 года. Дзасохов это, кажется, понял. Не могу не привести один эпизод, из которого Александр Сергеевич сделал правильные выводы.
Дело происходило летом 1990 года. После XXVIII съезда КПСС заместитель генерального секретаря Ивашко заболел и отсутствовал почти два месяца. И вот, подлечившись, Владимир Антонович приступил к исполнению своих обязанностей. Дзасохов тоже практиковал встречи с главными редакторами. Сначала он рьяно взялся за дело. Кому не нравится поруководить прессой? Однажды, собрав в своем кабинете редакторов, он пригласил на встречу Ивашко.
Это была первая встреча заместителя генсека с журналистами в Москве. Владимир Антонович встал из-за стола и начал говорить. Обо всем. Об экономике и межнациональных конфликтах. О кооперативах и работе народных депутатов в Верховном Совете СССР. Вспоминал разные байки и притчи, забавные истории, которые приключались с его знакомыми. Ивашко вообще был любителем поговорить, а тут такая возможность— говорить перед говорунами, да еще после двухмесячного пребывания в больнице. Там он кто был? Пациент. А здесь — при исполнении, перед подчиненными. Замри и ляг!
Совещание началось, если мне не изменяет память, около половины первого. Я всегда поражался страсти руководства к проведению разного рода совещаний в самое неудобное для людей время. Наши начальники, видно, полагали, что проблем с обедом ни у кого нет. При этом они, конечно, исходили из собственных представлений о режиме дня. Владимир Антонович до того увлекся, что совсем потерял счет времени. Отдельные участники совещания начали посматривать на часы, перешептываться, а более молодые — откровенно зевать. Владимир Антонович не унимался. Дзасохов несколько раз выразительно посмотрел на оратора — бесполезно. Заместитель генсека витал в стратосферных высях.
Его выступление продолжалось более полутора часов. Как у Ильфа и Петрова, помните? Речь на митинге по поводу открытия трамвайной линии каждый оратор непременно начинал с характеристики международного положения. Так и здесь. Наконец Владимир Антонович сделал короткую паузу и, посмотрев на редакторов, спросил:
— Я вас случаем не утомил? Не слишком долго говорю?
Он явно рассчитывал услышать верноподданнические заверения: ну что вы, Владимир Антонович, как можно, все очень интересно, никогда не слышали подобных выступлений. Продолжайте, пожалуйста, дальше, мы будем записывать. Так, видимо, и было бы, случись эта встреча годами двумя-тремя раньше.
Но произошло вот что. В мертвой тишине раздался голос:
— Вообще-то длинновато...
Сцена, напоминавшая финал комедии «Ревизор», длилась несколько мгновений. Народ оторопел. Вот это финт отмочил кто-то! Кто? Тогдашний главный редактор «Учительской газеты» Геннадий Николаевич Селезнев. С ума сойти...
Владимир Антонович — сразу видна многолетняя аппаратная школа — на реплику не отреагировал, обиду подавил и, продолжив речь еще минут на пятнадцать, покинул зал.
Мне кажется, именно тогда Дзасохов понял: пресса, даже партийная, уже далеко не та, она жаждет свободы. Времена гласности проходят, наступает эра свободы печати. А это уже качественно новый виток в развитии. Реплика редактора «Учительской газеты», будущего председателя Государственной думы России, прозвучавшая на встрече с Ивашко, не случайна. Нужны новые формы работы с партийными журналистами, которые уже порядком раскрепостились и не видят больше кумиров в высших руководителях ЦК. С ними даже можно спорить и не соглашаться.