ЦК закрыт, все ушли

Примерно

За двадцать минут до этого все аппараты, включая правительственную связь и междугороднюю ВЧ, кроме прямого городского, были выведены на приемную: по просьбе одного зарубежного издания я отвечал на вопросы о событиях, связанных с ГКЧП. Поэтому и попросил секретаря со мной не соединять.

Вопросы были не из легких.

— Лично вы были у Белого дома? — спросил корреспондент влиятельного зарубежного издания.

— Да.

— Какое впечатление сложилось у вас о собравшихся?

— На Краснопресненскую набережную я вышел к восьми часам вечера двадцатого августа. Это был второй день путча. Сплошной поток молодых мужчин вынес меня к Белому дому России. Людей было очень много. Однако мне не показалось, что все они горели желанием живыми кольцами, плечом к плечу, опоясать забаррикадировавшегося президента России. Немало было зевак, праздношатающихся, пьяных...

— Но ведь Ельцин первым осудил действия хунты...

— Да, он отменил распоряжения ГКЧП и выступил в защиту законного президента СССР Горбачева. Но я бы не сказал, что все собравшиеся на площади пришли спасать демократию. Не думаю, что если бы действительно начался штурм Белого дома, собравшиеся закрыли бы его своими телами...

— Но ведь на них были направлены стволы танковых орудий...

— А москвичи разукрасили их цветами и российскими флажками. Раздавали танкистам бутерброды, фрукты, сигареты. Армия в народ стрелять не будет — в этом все были уверены. Отсюда и отсутствие страха, ощущение легкости и приподнятости. Правда, несколько БМП и танков защитники Белого дома забросали камнями и бутылками с зажигательной смесью. Одна БМП сгорела.

— Правда ли, что путч тщательно готовился, а причина неудачи в дилетантских действиях заговорщиков? Рассказывают, что глава хунты Янаев, просмотрев видеозапись пресс-конференции ГКЧП девятнадцатого августа, распорядился вырезать кадры, где у него дрожали руки...

— Ваши коллеги окрестили случившееся «путчем дрожащих рук». Этим все сказано. Если бы переворот действительно готовился тщательно, дрожащих рук, уверяю вас, не было бы.

— Вы хотите сказать: то, что едва не завершилось трагедией, оказалось опереточным фарсом?

— Ну какая же это тщательная подготовка? Не было арестов и задержаний. Границы и аэропорты оставались открытыми. Не отключалась связь. Даже запрещенные вначале реформаторские органы печати продолжали выходить. Правда, экипажи танков направили стволы орудий туда, где подозревались очаги сопротивления московских демократов, но пушечные магазины были пусты.

— Еще два месяца назад Ельцин требовал отставки Горбачева, а во время путча выступил за его возвращение к власти. Совершенно неожиданный поворот, не так ли?

— Что Ельцин так себя поведет, члены ГКЧП, наверное, никак не ожидали. Их просчет был в том, что они представляли Ельцина мелким. Раз уж он так сражался с Горбачевым, раз у него такая обида, то он, мол, не может не быть доволен поражением противника. Тем более что накопилось на него немало и личных обид. Они рассчитывали, что Ельцин будет хотя бы втайне торжествовать, и поэтому с ним можно будет сговориться. И заговорщики делали эту попытку. А он повел себя с ними как избранный народом глава российского государства. В этом одна из причин их поражения. И в этом одна из важнейших причин победы Ельцина.

— Вы считаете, что это победа Ельцина?

— Несомненно. Из августовского кризиса Ельцин вышел победителем. Это была не просто размолвка двух лидеров, это была борьба двух сил. Какое-то время эта борьба велась не впрямую. С одной стороны стояли консерваторы, с другой — сторонники реформ. Посередине возвышался Горбачев, который подобно полупроводнику гасил слабые попытки правых прийти к власти. И вот этот буфер, этот полупроводник на некоторое время устранился — ушел в отпуск. И сразу же обе силы столкнулись в открытой схватке. Победили сторонники радикальных реформ.

— Вы очень осторожны в оценках. Ничего не говорите о просчете заговорщиков, которые не предполагали, насколько глубоки внутренние изменения в советском обществе, насколько сильны перестроечные настроения. Людей не остановили ни введение комендантского часа, ни слухи о предстоящем штурме здания российского парламента.

— Знаете, мне бы не хотелось говорить о баррикадах, защитивших демократию. Я сам был у Белого дома и видел, кто их воздвигал...

Интервьюирование проходило по телефону. На том конце провода крутилась магнитофонная бобина, записывавшая каждое мое слово. Но и на моем столе, рядом с телефонным аппаратом, светился зеленый глазок диктофона. К этому меня вынудили зарубежные журналисты, которые в своих изданиях зачастую вольно интерпретировали мои комментарии. Пришлось применять защитные меры.

Закончив интервью, опять переключил телефонные аппараты на себя. И вот первый звонок.

— Николай Александрович,— услышал в трубке растерянный голос своего референта Галины Александровны Пташкиной, — мы не можем выйти из здания. Выходы перекрыты. Блокированы все подъезды — восьмой, девятый, двадцатый...

Сначала не понял, о чем говорит одна из наших старейших и аккуратнейших работниц. Какие выходы, почему блокированы? Двадцать минут сидел в одиночестве, отвечая на вопросы иностранного корреспондента, и представления не имел, что происходит в это время. Оказывается, когда я подыскивал осторожные формулировки, уединившись в своем кабинете, технические работники носились но коридорам комплекса зданий ЦК, пытаясь выбраться наружу. Они услышали распоряжение из Управления делами, которое передавалось по местной радиотрансляционной сети, о немедленной эвакуации из помещений. В панике схватив пожитки, бедные женщины рванулись к выходу.

Радио в моем кабинете было выключено— и не потому, что оно мешало интервью. Включал я его крайне редко. Для меня всегда было загадкой, как можно работать при включенном на полную мощность радио. Этим искусством обладали многие мои коллеги. Видно, крепкие нервы у мужиков.

Не успел я расспросить о деталях, как в трубке послышались частые гудки. В недоумении поднялся с кресла и открыл дверь в приемную, чтобы выяснить, что в конце концов происходит.

Приемная была пуста. Отсутствовала и секретарь, сторожившая вход в кабинет Станислава Архиповича Чибиряева — первого заместителя заведующего гуманитарным отделом. Наши кабинеты располагались напротив, их разделяла небольшая приемная, в которой сидели два секретаря — моя Валентина и чибиряевская Лидия. Обеих на местах не было. Заглянул в кабинет Станислава Архиповича — он тоже оказался пуст.