ЦК закрыт, все ушли
Шрифт:
Вырвавшись из окружения и приехав домой, я выпил сразу бутылку водки, но опьянения не почувствовал. Сказалось сильнейшее нервное напряжение. Мы шли сквозь улюлюканье толпы, ежесекундно -ожидая самого страшного. Напрасно народные депутаты через мегафоны призывали соблюдать законность и порядок. Озверевшая толпа наседала на дрожавших от испуга партаппаратчиков. Мы шли по живому коридору, и почти каждый считал своим долгом унизить, оскорбить нас. Особенно усердствовали женщины. Из их уст сыпалась такая похабщина по адресу наших технических работниц, что впору затыкать уши. Озлобленные москвички, казалось, вот-вот вцепятся в их волосы. С особым наслаждением они копались в сумочках партаппаратчиц, показывая содержимое гогочущей толпе. Как
Некоторые от обиды плакали, другие, побойчее, пробовали усовестить кликуш. Запомнилась такая сцена. Впереди меня шла высокая, красивая, статная молодая женщина из международного отдела. Увидев ее, толпа буквально взорвалась ревом. К ней потянулись чьи-то жилистые руки, выхватили сумку, распотрошили в один миг. К ногам полетели какие-то свертки. Кто-то поддел их ногой, на асфальт высыпался мясной фарш. Брызнули соком свекольные котлетки.
— Они, суки, объедаются, а мы не знаем, чем детей кормить! — визжала толстенная бабища без шеи с маленькой головенкой в мелких кудряшках. — Убить вас мало, вертихвостки поганые!
Секретарша из международного отдела без страха смотрела на исходящую ненавистью толпу. Потом тихо сказала:
— Ну убейте, если вам от этого легче станет. Подумаешь, останутся без матери две девочки-близняшки! Убивайте, если руки поднимутся...
Гром-бабищу оттерли какие-то мужики. Подняли свертки, неумело затолкали в сумку.
— Проходите, женщина. Вы здесь ни при чем. К вам претензий нет. Счеты надо с другими сводить...
Ну, а аппаратчикам снисхождения, конечно, не было. Выбирали самых откормленных, холеных. Глумились, как хотели. В некоторых плевали, забрасывали помидорами, яйцами. Иногда летело и кое-что поувесистее. В двадцатом подъезде, где размещался ЦК Компартии РСФСР, толпа разбила несколько оконных стекол, на здании МГК снесли вывеску.
Полную чашу всенародной любви к партии испил и я. Что кричали в мой адрес, когда я шествовал по живому коридору, не помню. Но что-то кричали — мерзкое, оскорбительное. Может, и хорошо, что не запомнил. Состояние было ужасное, все, что происходило, представлялось каким-то горячечным бредом, кошмарным сном.
Прорвавшись сквозь кольцо осадивших Старую площадь людей, прошел к станции метро «Площадь Ногина». Сейчас эта станция переименована в «Китай-город». Здесь отдышался. Из таксофона позвонил домой, успокоил семью— все в порядке, жив. У жены вырвался вздох облегчения. У них на работе поползли зловещие слухи о штурме зданий ЦК, о кровавых расправах.
В вестибюле метро начали появляться мои сослуживцы. Возбужденные, перенервничавшие. Всех без исключения обыскивали, перетряхивали содержимое «кейсов», сумок, папок, надеясь найти материалы, связанные с участием ЦК в путче.
Самое время рассказать сейчас о бутылке водки, которую я выпил в один присест. Стояла бутылка в холодильнике по случаю приближавшейся знаменательной даты в жизни ответственного работника ЦК. Дело в том, что именно двадцать третьего августа 1991 года исполнилось шесть лет с того знойного летнего дня, когда я, оставив чемодан в камере хранения на Белорусском вокзале, счастливый и переполненный чувством собственной значимости, свысока поглядывая на пешеходов, двинулся по улице Горького в сторону Старой площади.
Мог ли я тогда предположить, что пройдет шесть лет и точно в такой же день, двадцать третьего августа, да еще в пятницу — еще одно совпадение — мне предстоит позорный финал? Никогда прежде меня подобным образом не выпроваживали с работы. Попросту говоря — прогнали...
Мог ли я не покидать кабинет, здание ЦК? Мог. Кстати, после августовского кризиса, когда начался захват помещений, принадлежавших организациям, которые имели отношение к ЦК, работники многих из них сопротивлялись до последнего, отстаивая
Наверное, мог остаться на своем рабочем месте и я. Тем более что официального распоряжения с требованием покинуть здание я не слышал. Сработал инстинкт безоговорочного повиновения начальнику — партийная дисциплина в аппарате ЦК была покрепче военной.
О том, кто принял решение об изгнании работников ЦК из служебных помещений, стало известно значительно позже. Появилось немало любопытных подробностей того, как проводилась эта операция.
Слово Вадиму Андреевичу Медведеву — бывшему члену Политбюро ЦК КПСС, до лета 1990 года курировавшему идеологическую работу партии, а во время описываемых событий советнику президента СССР:
— В самом начале развития событий Ельцин предпринял ряд шагов, направленных на овладение союзными структурами посредством подчинения их российским. Во все союзные органы, в министерства и ведомства были направлены представители российского правительства с неограниченными функциями. Деятельность союзных органов оказалась практически парализованной. Для противодействия путчистам эти шаги были вынужденными и оправданными, но с поражением путча этот процесс не спешили приостанавливать. Маховик продолжал раскручиваться. Поражение путча начало перерастать в контрпереворот — полный переход власти в Союзе в руки российского руководства неконституционным путем.
Своими воспоминаниями о тех днях Медведев делился в 1994 году:
— Сгустилась обстановка вокруг здания ЦК КПСС. Собралась возбужденная, агрессивная толпа, возникла угроза стихийного захвата и разгрома зданий ЦК. Об этом мне сообщили Купцов (первый секретарь ЦК Компартии РСФСР. — Я. 3.) и Дегтярев (заведующий идеологическим отделом ЦК КПСС. — Я. 3.). Президент и по его поручению Примаков разговаривали по этому вопросу с Поповым. Бушующая толпа была отведена от здания ЦК, и эпицентр уличных событий переместился на Лубянку, где были предприняты попытки разрушить памятник Дзержинскому. Вмешался Станкевич, заявив, что памятник будет демонтирован с при-мененим техники и правил безопасности. По наблюдениям и оценкам очевидцев, это были уже не те люди, которые смело и самоотверженно встали на защиту Белого дома. Там царили подтянутость и дисциплина, а тут — бушующая толпа хулиганов, в которой было немало пьяных. Конечно же не обошлось без организаторов и подстрекателей...
Любопытные детали изгнания людей из служебных помещений на Старой площади приводит А. С. Черняев, тогдашний помощник президента СССР, ныне сотрудник «Горбачев-фонда».
По его словам, президент не предупредил своего помощника том, что согласился на захват российскими и московскими властями здания Центрального Комитета. Однако те, кто захватывал здания ЦК, были предупреждены, как следует обращаться с цековскими работниками, а как — с сотрудниками аппарата президента.
— Мой кабинет,— рассказывает Черняев,— может, по злому умыслу Болдина, находился еще там, на Старой площади. Я сидел и работал. Вдруг заговорило выключенное обычно радио: диктор монотонно и угрожающе повторял, что дается один час для сбора личных вещей, после чего все оставшиеся в здании будут задержаны. Я с моей верной Тамарой и еще одним сотрудником из президентского протокола, зашедшим в это время ко мне, Владимиром Ивановичем Масаловым, оскорбленные, решили не подчиняться. Спустились к выходу часа через два. Нас остановили. Повели было через задний ход к Ипатьевскому переулку, но у ворот бушевали толпы. Знакомые милиционеры предложили вернуться в здание. Стоим, ждем. Кто-то приставленный к нам куда-то не раз бегал. Потом вывели нас вниз, в подвальные этажи. Там опять долго с кем-то созванивались. Наконец повели дальше вниз, и мы оказались в слепяще освещенном «спецметро»...