Cлово президента
Шрифт:
– Стойте! – Бригадир строителей схватил за руку агента Секретной службы и удержал его. – Они никуда не денутся. Не стоит рисковать жизнью ради мертвых тел. Подождите еще пару минут.
Он наблюдал за тем, как первый кран поднял каменный блок и очистил поле действий для второго, а потом стал жестами показывать крановщику, куда опустить крюк и где остановиться. Двое рабочих подвели стальные тросы под соседний блок, бригадир поднял руку над головой и махнул ею. Тяжелый каменный блок начал медленно подниматься.
– Нашли «Десантника», – произнес агент, наклонив голову к микрофону. Тут же вниз, несмотря на предостерегающие возгласы нескольких строителей, начала спускаться группа медиков, но уже с расстояния в двадцать футов стало ясно, что можно не торопиться. В левой руке мертвый президент
Они не спешили. Повсюду на полу зала заседаний национальные гвардейцы укладывали в мешки и уносили мертвые тела. Два часа назад они сменили пожарных. Но вокруг трупа Роджера Дарлинга, которому Секретная служба в свое время присвоила кодовое имя «Десантник» в честь его службы в 82-й воздушно-десантной дивизии, в радиусе пятидесяти футов образовалось пустое пространство, в котором находились только агенты, в последний раз охранявшие своего президента. Для слез поиски продолжались слишком долго, хотя позднее они придут, и не раз. Когда фотографы сделали свое дело и медики ушли, четыре агента в виниловых куртках с надписью «Секретная служба» подошли к телу президента, пробравшись через гору еще оставшихся каменных блоков. Сначала они подняли тело Энди Уолкера, до последнего мгновения пытавшегося спасти своего босса, и бережно положили в мешок из прорезиненной ткани. Агенты подняли мешок, два их товарища подхватили его и унесли. Настала очередь президента Дарлинга. Уложить его в мешок оказалось намного труднее. От трупного оцепенения тело изогнулось и замерзло на морозе. Одна рука торчала под прямым углом к телу и никак не влезала в мешок. Агенты посмотрели друг на друга, не зная, как поступить дальше. Мертвое тело представляло собой вещественное доказательство, и они не имели права изменять что-то в его положении. А может быть, еще важнее был неосознанный страх причинить уже мертвому телу боль, поэтому президента Дарлинга уложили в мешок с вытянутой рукой, как у капитана Ахава. Четыре агента вынесли его из разрушенного зала заседаний, обходя лежащие каменные блоки, и затем спустились к машине «скорой помощи», стоявшей внизу в ожидании тела президента. Это привлекло внимание расположившихся поблизости фотографов, которые тут же кинулись делать снимки. Телевизионные камеры, установленные неподалеку от развалин, тут же запечатлели процедуру погрузки тела мертвого президента с помощью электронно-цифровых объективов.
Изображение, появившееся на экране стоявшего на столе монитора, прервало ход интервью Райана телерепортеру компании «Фоке». Джек проследил за тем, как тело Дарлинга бережно положили в машину. Почему-то увиденное сделало его положение как президента официальным.
Роджер Дарлинг действительно погиб, и теперь Райан почувствовал на своих плечах всю тяжесть ответственности. Направленная на него камера запечатлела изменившееся выражение лица нового президента, когда он вспомнил, как Дарлинг ввел его в состав правительства, как доверял ему, полагался на него и, самое главное, сумел многому научить…
Все осталось в прошлом, понял Джек. Раньше он всегда мог обратиться к кому-то за советом. Конечно, обращались и к нему, интересовались его точкой зрения, предоставляли свободу действий в кризисной ситуации, но всегда был человек, к помощи которого он мог прибегнуть, который мог ободрить его, сказать, что он на правильном пути. Сейчас Райан тоже мог обратиться за советом, но в ответ он получит только чью-то точку зрения, а не указание, как поступить. Теперь решения придется принимать самому. Он услышит массу суждений. Его советники будут вести себя подобно адвокатам – одни станут высказывать свое
Президент Райан провел ладонью по лицу и бессознательно размазал на нем грим. Он не знал, что «Фоке» и другие телевизионные компании вели теперь полиэкранную передачу, потому что все имели доступ к изображению, поступающему из зала Рузвельта. Он едва заметно потряс головой, как человек, который вынужден согласиться с чем-то, что ему не нравится. Лицо Райана было слишком бесстрастным для выражения печали. За ступенями Капитолия снова начали двигаться подъемные краны.
– Что мы будем делать теперь? – спросил корреспондент телекомпании «Фоке». Этот вопрос не входил в подготовленный им список и был просто человеческой реакцией на увиденное. Кадры, переданные с Капитолийского холма, значительно сократили время, отведенное для его интервью, и его продление нарушило бы расписание, а правила Белого дома нельзя нарушать.
– Нам предстоит огромная работа, – ответил Райан.
– Спасибо, господин президент. Сейчас тринадцать часов четырнадцать минут.
Джек наблюдал за тем, как погасла лампочка на телевизионной камере. Продюсер подождал несколько секунд, махнул рукой, и президент снял с галстука микрофон с проводом. Первый телевизионный марафон закончился. Прежде чем выйти из зала, он внимательно посмотрел на камеры. Раньше он читал лекции по истории, затем проводил брифинги, но все это происходило перед живой аудиторией, он видел глаза слушателей, понимал их выражение и в зависимости от их реакции мог несколько изменить стиль обращения, говорить быстрее или медленнее, может быть – если это позволяли обстоятельства, – пошутить или повторить что-то, чтобы прояснить какой-то вопрос. Теперь ему придется обращаться не к людям, а к вещи. И это обстоятельство тоже не понравилось Райану. Он вышел из зала, а тем временем люди во всем мире оценивали услышанное от нового американского президента, обменивались впечатлением, какое он на них произвел. Пока он снова направляется в туалет, его выступление уже станет предметом обсуждения для комментаторов более полусотни стран.
– Это самое лучшее, что случилось с нашей страной после президентства Джефферсона. – Старик считал себя серьезным знатоком истории. Ему нравился Томас Джефферсон благодаря его заявлению, что лучше всего управляют той страной, которой управляют как можно меньше. Это единственное, что он запомнил из
высказываний мудреца, жившего в Монтичелло.
– И сделать это сумел япошка, представляешь. – Его собеседник иронически фыркнул. Такого рода событие даже способно подорвать теорию расизма, которую он считал непоколебимой. А можно ли с этим согласиться?
Они не спали всю ночь – сейчас было 5.20 по местному времени, – не отрываясь от теленовостей, передача которых шла непрерывно. Корреспонденты, заметили они, выглядели еще более усталыми, чем этот парень Райан. У часовых поясов есть все-таки преимущество. Оба перестали пить пиво около полуночи и через два часа, когда начали клевать носом, перешли на кофе. Не время спать. Они наблюдали какой-то фантастический телевизионный марафон, переключаясь с одного канала на другой, благодаря большой спутниковой антенне, установленной рядом с хижиной. Только этот телемарафон не был посвящен сбору средств для помощи детям-инвалидам, или жертвам СПИДа, или школам для ниггеров. Эта передача была интересной. Подумать только, все эти вашингтонские мерзавцы, должно быть, изжарились, как на сковородке, по крайней мере большинство из них.
– Барбекю из бюрократов, – хихикнул Питер Холбрук, наверно, в семнадцатый раз после половины двенадцатого ночи, когда начал подводить итоги случившегося. Недаром в движении за ним закрепилась репутация человека с творческим складом ума.
– Перестань, Пит, черт побери! – захлебнулся от хохота Эрнест Браун и пролил кофе себе на колени. Выражение приятеля показалось ему таким забавным, что он даже не вскочил на ноги, отчего у него промокли брюки.
– Это была долгая ночь… – согласился Холбрук, тоже улыбаясь.