Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
Шрифт:
В раскрученном властью механизме насильственного размежевания детей и родителей мало что изменили и знаменитая фраза И.В. Сталина «Сын за отца не отвечает», и даже Конституция 1936 года, уравнявшая в правах всех граждан СССР. Бацилла межпоколенческой ненависти, привитая советским гражданам в 1920–1930-х годах, оказалась живучей и в контексте большого стиля. Многие молодые люди, оказавшиеся изгоями вследствие социальной неполноценности своих родителей, оборачивали свой гнев и возмущение не в сторону власти, а в сторону собственной семьи. Известна позиция крупного историка и этнолога Л.Н. Гумилева, сына двух поэтов. Безвинно репрессированный в 1938 году и окончательно реабилитированный лишь после ХХ съезда КПСС, он писал в 1955 году о своей матери, А.А. Ахматовой: «Будь я не ее сыном, а сыном простой бабы, я бы был, при всем остальном, процветающим советским профессором, беспартийным специалистом, каких множество» 457 . Однако, стремясь к политизации отношений между детьми и родителями, властные структуры не смогли спрогнозировать возможность обратного эффекта своей политики – единения семей на почве неприязни к советской системе.
457
Цит. по: Герштейн Э.Г. Мемуары. СПб., 1998. С. 355.
Семейные связи рушились и под воздействием иконоборческой политики власти. Иконы, часто непосредственно связанные и с обрядом крещения, в городских православных домах накануне 1917 года были традиционной деталью домашнего интерьера. Секуляризация повседневной жизни при советской власти неизбежно повлияла на эту традицию, тем более что у
458
Кабо Е.О. Указ. соч. С. 175.
459
Донина И.Н. «Автобиографии безбожников» как вид массового источника по социальной психологии рубежа 1920–1930-х гг. // Клио. 1998. № 3. С. 62.
460
О комсомоле и молодежи. М., 1970. С. 183.
Усилившаяся в первую пятилетку тенденция внешней коллективизации быта ускорила формирующиеся в ментальности большой части городского населения представления об аномальности не только истинной веры, но и бытовой религиозности. Ее внешние проявления, в частности украшение жилища иконами, становились затруднительными в условиях коммуналки – самой распространенной формы городского жилища в 1930-е годы. Бывшая ленинградка Е.А. Скрябина вспоминала, что ее мать, уже весьма пожилая женщина, считала необходимым повесить иконы не только в собственной комнате, но и в кухне квартиры, которую семья Скрябиных делила с несколькими соседями. Новый жилец, член ВКП(б), моментально заметил эти, как пишет Скрябина, «антикоммунистические мероприятия» и потребовал снять «картинки» и «не портить комнат общего пользования, т.е. кухню, ванную и коридор» 461 . К концу 1930-х годов иконы исчезли из интерьеров городского жилища, хотя во многих домах где-нибудь в укромном месте хранились образа, панагии и другие изображения святых, если не как атрибуты веры, то как дань памяти прошлому семьи.
461
Скрябина Е.А. Указ. соч. С. 84.
Религия в ее бытовом контексте все больше и больше уходила в частную сферу обыденной жизни, о чем были осведомлены и властные структуры. В марте 1934 года представитель ОГПУ, выступая перед районными инспекторами по вопросам культов, заявил, что «некоторые служители культов на частных квартирах совершают церковные службы, как бы переходя в подполье…» 462 . Но скорее в подполье вынуждены были уйти рядовые горожане, продолжавшие ощущать необходимость в исполнении религиозных обрядов и в первую очередь крещения. Скрябина вспоминала, как в середине 1930-х годов была вынуждена по совету священника устроить на дому крестины своего маленького сына. Самой активной помощницей в организации таинства стала старушка-соседка по коммунальной квартире. Она тщательно скрывала от своих детей-коммунистов приверженность к православной вере. «Ей, – пишет Скрябина, – доставляло большое удовольствие присутствовать на крестинах и все устраивать. Даже купель она где-то достала. Во время богослужения истово крестилась и помогала неопытной крестной матери поддерживать мальчика» 463 . Такое поведение с трудом можно назвать двоемыслием или проявлением двойной морали, скорее это демонстрация особой стратегии выживания в условиях новых норм повседневной жизни.
462
ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 2. Д. 39. Л. 33.
463
Скрябина Е.А. Указ. соч. С. 88.
В эпоху большого стиля кратковременный период либерализации отношения власти к религии был тактическим приемом сталинского руководства. Одновременно, судя даже по разрозненным данным, власть по-прежнему контролировала исполнение религиозных треб. Так, в «Справке, составленной по данным отчетов уполномоченных Совета по делам Русской православной церкви за второй квартал 1946 г.» отмечалось, что случаи крещения младенцев в некоторых регионах составляли 75 % от числа зарегистрированных фактов рождения, а кое-где и превышали их, так как родственники стали крестить и детей дошкольного и школьного возраста 464 . Росту числа этих явлений, конечно, способствовал сталинский церковный ренессанс, воспринятый частью верующих как возврат церковной обрядности в сферу повседневности. Но на самом деле на статусе крещения изменение государственной политики не отразилось, оно по-прежнему находилось в сфере частной жизни. Приобщение ребенка к лону церкви в младенческом возрасте не могло гарантировать в рамках советской государственности его дальнейшего воцерковления как нормы повседневной жизни, способствующей объединению поколений. А главное, в самой острой форме межпоколенческий конфликт разразился в период критики культа личности Сталина, когда выросли люди, не приобщенные к таинству крещения и легко отмежевывавшиеся от прошлого собственных отцов.
464
Советская жизнь. 1945–1953. С. 658, 661.
«Не пойду я в храм венчаться…»
Декрет ВЦИК и СНК от 18 декабря 1917 года, дезавуировавший крещение как важнейший обряд перехода, создал нормативную предпосылку для превращения в социальное отклонение и такую привычную норму российской городской повседневности, как церковный брак. Государственная политика большевиков разрушала и уже сложившиеся накануне революции 1917 года традиции внешней атрибутики городской свадьбы, связанной с таинством венчания.
В советском культурно-бытовом поле символику бракосочетания стали определять Кодексы о браке и семье, первый из которых появился в 1918 году. Он способствовал уничтожению остатков феодальных черт российской семьи, обеспечил определенную степень свободы частной жизни и реализовал сформировавшуюся уже в начале XX века общественную потребность во введении гражданского брака. Еще до кодификации советских нормативных актов о браке в России стали действовать загсы, функционирование которых в первую очередь влияло на брачную обрядность. Отделы записей актов гражданского состояния создавались при органах местного самоуправления. В 1918 году это были городские и волостные (земские) управы. Вместо церковного
Вопрос о ритуале свадьбы в условиях диктатуры пролетариата стал актуальным после перехода к нэпу. Нормализация сферы повседневности, связанная с отходом от военно-коммунистических принципов, и определенная демократизация многих сторон жизни российского общества в 1920-х годах отразились в первую очередь на статусе загсов. Они полностью перешли под юрисдикцию местных советов, выйдя из подчинения НКВД. Но это не изменило «постности» советского брачного ритуала, диссонирующей с условиями мирной жизни. Отсутствие «театральности» могла восполнить церковная церемония бракосочетания, предполагавшая, возможно, скромные, но вполне определенные атрибуты, сопровождавшие появление новой семьи: подвенечные наряды, обмен кольцами, напутственные слова священника. Профессор политологии Мюнхенского университета В.А. Пирожкова, родившаяся в России и попавшая на Запад в годы Великой Отечественной войны, вспоминала, что ее старшая сестра, вышедшая замуж в 1919 году, так настаивала на венчании в церкви, что ее будущий супруг, солидный сорокалетний еврей, вынужден был спешно принять крещение. Брак, впрочем, оказался непрочным. Оставив мужу двухлетнего сына, молодая женщина сбежала с неким «красавцем-мужчиной». Размышляя о перипетиях семейной жизни сестры, Пирожкова пишет: «Отчего Таня хотела венчаться… в церкви? Оттого, что это красиво…? В таинство брака она, очевидно, не верила, так как легкомысленно разрушила свою семью и хотела разрушить еще чужую» 465 . Похожая ситуация описана в романе Ю.П. Германа «Наши знакомые», первый вариант которого был создан в начале 1930-х годов. Один из главных героев книги, моряк Леонид Скворцов, намеревается венчаться в церкви, мотивируя свое желание не религиозными убеждениями, а тем, что венчание «красиво и торжественно» 466 . По данным уральских промышленных центров, в 1917–1921 годах 90 % всех браков заключалось по религиозному обряду 467 . В небольших городах, как, например, в Ельце, в первой половине 1920-х годов действовал даже институт свах, которых, по воспоминаниям горожан, «всегда встречали хоть каким-нибудь да угощением. Время ведь было голодное, беспокойное, да и парней мало» 468 . И все же на уровне нормализующих суждений свадьба по религиозному обряду, как и любая иная несоветская обрядность, маркировалась как аномалия.
465
Пирожкова В.А. Указ. соч. С. 52.
466
Герман Ю.П. Наши знакомые. Л., 1959. С. 200.
467
Культура и быт горняков и металлургов Нижнего Тагила. 1917–1970. М., 1974. С. 191.
468
Жирнова Г.В. Брак и семья русских горожан в прошлом и настоящем. М., 1981. С. 97.
Борьбу с церковными браками в начале 1920-х годов развернул комсомол. Это совпало с укреплением бытовых практик нэпа. В кампанию по осуждению церковных браков включилась комсомольская печать. В 1922 году газета «Смена» организовала специальную рубрику «За жабры». Здесь печатались сатирические заметки, бичующие прежде всего «пережитки прошлого». К их числу был отнесен брак, освященный церковью. Характерный пример лексики таких заметок можно найти в письме рабкора завода «Полиграф», напечатанном «Сменой» в сентябре 1923 года: «В коллективе завода комсомолец Степан Григорьев отличился. Зная, что комсомол ведет борьбу с религиозным дурманом, женился церковным браком. За такую любовь возьми, “Смена”, этих набожных комсомольцев за жабры» 469 . Примерно к этому же времени относится и публикация в московской газете «Молодой ленинец», рассказывающая о товарищеском суде над молодым рабочим Первой московской образцовой типографии. Комсомолец обвинялся в тяжком преступлении – венчании в церкви. Главный вопрос, который стремились выяснить в ходе импровизированного судебного разбирательства: «Что дороже: жена (настаивавшая на венчании. – Н.Л.) или коммунистическая партия?» 470 В нормализующих суждениях во второй половине 1920-х годов, таким образом, четко формулировалась аномальная природа церковного брака. Неудивительно, что под влиянием антицерковной пропаганды, а главное, в ситуации нелегитимности актов «обычного права церкви» количество венчаний стало сокращаться. Так, в 1924 году в Череповце венчались чуть больше половины всех новобрачных, в Москве в 1925 году – всего 21% 471 . Полное отрицание религиозного освящения семьи в 1920-е годы можно зафиксировать и в студенческой среде. Юноши и девушки, приезжавшие в крупные города учиться, вступая в брак, никогда не шли в церковь. Бывшая рабфаковка Петроградского университета А.И. Ростикова вспоминала, что ее подруги и соседки по общежитию официально регистрировали браки в районном загсе 472 . О секуляризации законных брачных отношений свидетельствует и художественный нарратив. В романе Н.А. Островского «Как закалялась сталь» описана свадьба двух комсомольцев: «А через несколько дней… был товарищеский вечер без еды и питья – коммунистическая вечеринка в честь содружества Тали и Николая. Это был вечер воспоминаний, чтения отрывков из наиболее волнующих книг. Много и хорошо пели хором» 473 .
469
Смена. 1923. 22 сент.
470
Молодой ленинец. 1924. 24 февр.
471
Антирелигиозник. 1926. № 6. С. 12.
472
На штурм науки. С. 205.
473
Островский Н.А. Указ. соч. С. 292.
Л.Д. Троцкий, опираясь на опыт проведения свадеб по-новому, писал: «Женитьба, пожалуй, легче обходится без обрядности. Хотя и здесь сколько было “недоразумений” и исключений из партии по поводу венчания в церкви». Ниже лидер борьбы за новый быт вынужден был признать: «Не хочет мириться быт с “голым” браком, не украшенным театральностью» 474 . В качестве действа, которое могло бы соперничать с церковным бракосочетанием – ритуально отлаженным, предусматривающим особые наряды жениха и невесты и другую яркую атрибутику, – были предложены «красные свадьбы». Они стали органической частью формирующихся коммунистических обрядов перехода. Инициатива по созданию и внедрению этих новых бытовых норм в повседневность принадлежала комсомолу. Как и в случае с «красными крестинами», «звездинами», «октябринами» и т.п., властные структуры придерживались политики лояльного нейтралитета, возложив ответственность за «красные свадьбы» на молодежную коммунистическую организацию. Весной 1924 года ЦК ВЛКСМ отмечал огромные, а главное, как тогда казалось, устойчивые сдвиги в быту: «Октябрины вместо крестин, гражданские похороны и свадьбы, введение новой обрядовости вместо религиозной стали в рабочей среде массовым явлением» 475 .
474
Правда. 1923. 14 июля.
475
Миронец Н.И. Песня в комсомольском строю. М., 1985. С. 259.