Цой: черный квадрат
Шрифт:
Ранней весной 1988 года я краем уха где-то услышал, что у КИНО лежит несведенный альбом, и стал уговаривать Каспаряна убедить Цоя совершить у меня его окончательное сведение. Цой поддался на уговоры. Я был счастлив, потому что чувствовал, что это будет альбом года. На кассете поканально были записаны барабаны с басом, гитара Каспаряна, гитара Цоя и голос. Все партии были идеально выверены, сыграны музыкантами дома, ко мне же попала немного шумящая запись, которая через эквалайзеры и компрессоры, да с ревербератором от Джоанны «SPX-90» звучала великолепно уже сама по себе! На этот «бутерброд» Юра наигрывал вторую партию гитары, а Виктор накладывал голос double-track. Так, в один проход это сводилось на тридцать восьмую скорость. Естественно, качество звука было беспрецедентным, ибо такого ревербератора даже у Тропилло еще не было. Неудивительно, что альбом получил прекрасные отзывы.
На этом наши творческие пути с Виктором навсегда разошлись, следующий альбом они писали уже в Москве, затем во Франции, а я потерял интерес к домашней студийной работе и потихоньку сам стал выступать со своими песнями, записал альбом «Танцы на битом стекле» и занялся другими делами.
Могу сказать абсолютно точно, что судьба благосклонно свела меня с человеком совершенно иной «операционной системы». Он говорил, думал по-другому, часто действовал неадекватно, мог привести в ярость, сначала намеренно
Последний раз я прикоснулся к Виктору в приветственном рукопожатии перед концертом КИНО в СКК. Я сказал ему, что выступаю со своими песенками, пригласил в гости послушать. «Да, надо будет… Заеду как-нибудь» – сказал Цой, но я почувствовал, что он не приедет. «Как же… звезда! Больше я его не увижу» – подумал я. Так и случилось.
Сразу после смерти Виктора я сел в студию ЛДМ и записал альбом-реквием «Иллюзии», в которых стилизовал звук гитар под Каспаряна в «Группе крови». Весь альбом был пронизан духом вечности. Однако и его судьба оказалась фатальной. Это был десятитысячный тираж пластинок, который был полностью уничтожен – его залило горячей водой во время тушения пожара на этаже сверху. Чудом уцелел оригинал, который хранился у друга. Я больше никогда не записывался в студиях, работал на разных компьютерах в разных условиях, и до сих пор не изменяю этой технологии… Делаю ремиксы, танцевальные аранжировки. Но живого общения и работы с рок-музыкантами не веду. Дружу с группами ИВАН КУПАЛА, ППК. Это самые продвинутые компьютерные группы на сегодняшний день, и я счастлив, что опять нахожусь среди Богом избранных.
Артемий Троицкий: Я познакомился с Цоем, естественно, посредством Свина, который меня серьезно обаял где-то осенью 1980 года. Свин был такой панковской мамой-курицей большого количества всевозможных цыплят под названиями АВТОМАТИЧЕСКИЕ УДОВЛЕТВОРИТЕЛИ, ПАЛАТА №6, ГАРИН И ГИПЕРБОЛОИДЫ и прочее – я уже не помню всех названий. Примерно 20—25 персонажей, в числе которых были и совсем не музыканты – скажем, Юфа, прославившийся как Женя Юфит, режиссер-некрореалист; Пиночет, который до сих пор является менеджером и продюсером каких-то групп… И все они плавно перетекали из одной формации в другую, записывались в разных составах под очень забавными названиями. У меня до сих пор лежит дома одна абсолютно историческая катушка, одна из самых ценных из имеющихся у меня. Практически музейная вещь, где Свин скомпилировал все имевшиеся на то время, к концу 1980 года, записи вот этого питерского прото-панка. Я пригласил Свина в Москву с концертами, не имея ни малейшего представления о том, кто с ним приедет. Насколько я понимаю, компании набирались им абсолютно спонтанно. Все примерно в одинаковой степени умели или не умели играть, все были одинаковыми друзьями, хулиганами и вообще куражными ребятами. И в первую же свою «серьезную» московскую гастроль – а дал тогда Свин в нашем городе, я так думаю, 3 концерта, это были квартирники, один концерт был в каком-то Красном уголке на Кутузовском проспекте – так вот, в первую же эту гастроль Свин привез с собой Цоя и Рыбу. Цой аккомпанировал Свину на ритм-гитаре, Рыба, по-моему, тоже. И тогда же, поскольку на самом деле в их компании царила полная анархия, а анархия – это в высшей степени демократия, Свин, хотя был звездой всей этой компании, охотно предоставлял слово всем остальным. Все остальные тоже пели свои песни. Рыба пел «Не хочу быть лауреатом, не хочу в „Астории“ жить…», а Цой тогда же спел свои первые две песни. Одна теперь уже совсем забытая и, кажется, вообще не существует ее записи. Песня называлась то ли «Ваня», то ли «Вася»: «Вася любит диско, диско и сосиски…». А вторая песня уже вошла в историю нашего рока – «Мои друзья всегда идут по жизни маршем». И Рыба, и Цой мне очень понравились. Они, конечно, были совсем не похожи на Свина, юноши были более скромные. Хотя и не менее пьяные. И авторский почерк у них был совсем иным. У Свина это был просто беспредельный панковый импровиз – фактически то, что он играл, был не панк, а какая-то полунойзовая психоделическая припанкованная музыка. Это ближе было к тому, что играли PUBLIC IMAGE в то время. Я помню песню под названием, кажется, «Время вперед», первая строчка там была: «По Невскому шлялись наркомы, блевали что-то там такое алкаши, валялись в канавах пьяные гады, висели плакаты: „Даешь анаши!“». Эта песня украсила бы репертуар PUBLIC IMAGE не хуже какого-нибудь «Альбатроса». То, что играл Рыба – это был такой минималистичный классический панк. То, что играл Цой – это были панковские по духу, но уже тогда вполне попсовые по форме песни. С четкой мелодией, с четкой структурой «куплет-припев-куплет-припев». И они были очень свежи и очень интересны. И тогда же я рассказал про Цоя Боре Гребенщикову, потому что я тогда у Гребенщикова жил на Алтайской улице.
Да, я совсем забыл. Еще до московских гастролей я познакомился со всей этой компанией на дне рождения Свина, который проходил в ресторане «Трюм». И вот там я впервые услышал Цоя. Борьку я звал на этот день рождения, но, по-моему, он просто застремался туда идти. А после этого вернулся я на Алтайскую улицу и рассказываю ему, какие там были замечательные ребята. Я помню, что единственный персонаж, рассказ о котором Борю как-то зацепил – а рассказы мои, естественно, сопровождались описанием музыки и цитатами из песен – это был Цой. Свин явно вызывал у Бори чувство легкого ужаса. Это был не его герой. Рыба, наверное, был для него слишком очевиден. А вот когда я спел ему: «Мои друзья всегда идут по жизни маршем, и остановки только у пивных ларьков…» – вот тут у Бори что-то такое в глазах загорелось. И уже после этого – через месяц, два, три или четыре – произошла известная встреча Гребенщикова с Цоем в электричке. Встреча, к которой он до некоторой степени был уже подготовлен. Вот так все было с самого начала. В то время группа Цоя и Рыбы называлась не то ПАЛАТА №6, не то ГАРИН И ГИПЕРБОЛОИДЫ. Название КИНО возникло значительно позже. Я думаю, где-то уже летом-осенью 1981 года. Выступали они вдвоем. Я, Сережа Рыженко, Саша Липницкий, Алексей Дидуров их по очереди зазывали в Москву. В Москве они имели очень большой успех. В принципе, они повторили ту же историю, которая двумя годами раньше произошла с АКВАРИУМОМ и Майком. Питер в то время был городом, где целиком и полностью доминировала компания «РОССИЯНЕ, МИФЫ, Рекшан». И в 1979 году к Гребенщикову, в 1980-м к Майку, в 1981-м к Цою в Питере не относились серьезно. А в Москве их почему-то сразу полюбили. И они мгновенно стали культовыми группами. И потом каким-то образом, задним числом их успех как-то перетек в Питер.
Все остальное, я думаю, все знают. Вообще, абсолютно понятное и точное описание тех лет содержится в книге Рыбы «КИНО с самого начала».
«FUZZ»: 12 лет прошло со смерти Цоя, который канонизирован. Уходили-то многие, но в безвестность, а этот человек навсегда остался
Артемий: Не совсем согласен. Я считаю, что ни Башлачев, ни Майк, ни Янка в безвестность не ушли.
«FUZZ»: Имеется в виду все-таки массовость. И ясно, что коммерция – то, что было андеграундом, так им и осталось.
Артемий: Нет, дело в том, что, в отличие от некоторых других покойных героев рок-н-ролла, Цой стал абсолютно массовым персонажем еще при жизни. Даже Майк, популярность которого была значительно выше, чем у Башлачева или Янки, никогда не был стадионным артистом. Он до конца своих дней оставался клубным артистом. Цой вырос в стадионную фигуру еще за несколько лет до своей смерти. Но это, разумеется, не главная причина. Я думаю, что главных причин несколько. Первая причина, самая серьезная, в том, что Виктор Цой был фантастически талантливым songwriter’oм. Он писал прекрасные песни, которые не становятся старше, которые абсолютно самостоятельны в музыкальном отношении. Интересно, что у Цоя фактически даже не было последователей. Есть масса групп в Москве, в Питере, Сибири и так далее, которые явным образом выползли из АКВАРИУМА. Несколько меньше групп, на которых очень сильно подействовали Майк и ЗООПАРК. Если же говорить о влиянии Цоя, то оно, с одной стороны, повсеместно, но, с другой стороны, нигде не прослеживается явно. Нет групп, о которых можно сказать: «Они копируют Цоя, явно под Цоя работают» и пр. Я недавно услышал даже какие-то группы, явно вдохновленные и буквой, и духом, и голосом Башлачева. В Москве есть очень симпатичная панк-группа, называется СОЛОМЕННЫЕ ЕНОТЫ. Я их послушал – это просто сильно адаптированный и, к тому же, в электричестве, Башлачев. Но есть еще много таких групп… А то, что делал Цой, очень просто, но как-то неповторимо. И с этим связана вторая важная причина, ибо неповторимость песен Цоя во многом сочленена с неповторимостью его фигуры. А тут уже можно спекулировать на чем угодно – от корейской национальности до каких-то особенностей менталитета, мировосприятия, темперамента и так далее. Цой был необычным парнем, и я бы сказал, что в своих песнях он проявлял себя, реализовывался гораздо в большей степени, чем в чем-то другом. В этом смысле он был стопроцентным музыкантом. Я не считаю, что он был интеллектуалом, я не считаю, что он был суперартистичен – во всяком случае, он никогда не играл, и, слава богу, из-за этого никогда не переигрывал. В нем не было рок-н-ролльной пошлости, которая сейчас, к сожалению, прет отовсюду. Он был молчалив, закрыт, очень монолитен. От него исходила мощная энергия, но это была интровертная энергия. А экстравертным образом, в народ, он выдавал только свои песни. И именно поэтому эти песни живучи, они могут жить совершенно спокойно без Цоя. Это может прозвучать обидно для кого-то из его поклонников, но физическое присутствие Цоя не слишком много добавляло к его музыке и к его лирике. Скажем, Курехин в этом смысле противоположность Цою. Слушать записи Курехина абсолютно неинтересно; быть на концертах Курехина, ощущать его физическое присутствие, его гиперхаризму, его артистическую, совершенно безумную энергетику – это было событие. У Цоя все наоборот. И поэтому музыка Курехина фактически не пережила его самого. Миф Курехина пережил, а записи – нет. А записи Цоя прекрасно себя чувствуют в свободном плавании. Есть миф, есть записи. Самого Цоя нет. Очень жаль. Но его дух полностью воплощен в его пластинках, и это, конечно, лучшая о нем память.
В августе минуло десять лет со дня гибели Виктора Цоя, и было очевидно, что на обложке августовского номера должен быть он. На руках у Долгова был красивейший слайд Андрея Усова: на фоне чистого синего неба, на каменном выступе спиной стоят обнаженные люди…
Из книги «FUZZbook»
Андрей «Вилли» Усов: Июль 1983 года. Поселок Солнечное, по дороге в Репино. Мы ездили на велосипедах. Это было сумасшедшее замечательное время, когда мы жили очень весело, интересно, много путешествовали, часто встречались, и времени хватало на все… Первая сессия с Виктором – когда все собрались и поехали в Солнечное, я решил сделать такие снимки. Раздел несколько человек, в том числе Витю, и они встали на каменной стене. По дороге в Репино есть такой пляжик с остатками бетонной стены – может быть, это какие-то оборонительные укрепления были в войну… Я уже видел графику, черную графику на фоне неба бледно-голубого. Единственное, что мне нужно было их ставить – просчитать повороты, изгибы тел… И Витя стоял очень стеснительно. Он, наверное, не позировал обнаженным раньше. Но потом мы так развеселились, что голые качались на качелях, бегали по воде и купались. Потом мне сказали: «Прекрати фотографировать! Или раздевайся сам…» И вот я с ними голый бегал с фотоаппаратом. Ну, дети природы. Вообще, этот возраст – правда, мне-то тогда было много, 32 года! Я же был мужик с опытом – и все равно как мальчишка, как жеребенок… Мы все носились, брызгались, хохотали. Ветер, солнце, природа и голые люди. Без всякого стеснения. Я думаю, те снимки показывать время не пришло… Как-то наша страна еще картошки не наелась с точки зрения эстетики обнаженки. И когда видишь эти похабные журналы, о которых кто-то когда-то мечтал… Не хочу, чтобы это сейчас рассматривалось как предмет «клубнички». Не то время. Это совершенно другое состояние людей. И оценка, скорее всего, будет интереснее попозже. Сейчас я даю этот кадр только потому, что Вити с нами нет. Десять лет. Жутко быстро пролетели эти десять лет… И семнадцать лет с той съемки.
«FUZZ»: На стенке раздевались, потому что…
Андрей: Хотелось все это сделать быстро, а потом уже все перетекло в совершенно другое состояние. Перестали одеваться – так вся одежда и валялась.
«FUZZ»: Сначала стенка была, а пляж потом?
Андрей: Да, пляж потом…
Мы ходили по пляжам, у Вити в руках был плетеный из кожи настоящий цирковой хлыст, бич, с заплетенным на конце свинцовым грузиком. И Витя виртуозно владел этим бичом – он посылал его, спокойно лежавшего на земле, тот взвивался и ударял именно в то место, в которое Витя хотел: он сбивал кусочек коры с дерева, мог хлыст заплести вокруг дерева, мог ударить и срубить какую-нибудь травинку… Когда же я брал в руки этот хлыст, он говорил: «Осторожно! Он на тебя нападет!»
Потом мы снимались еще в травах на берегу реки Сестры. Ну, это было комариное царство. Ну, представь себе, что эта вот команда, распаренная велосипедным пробегом, проехавшая десяток километров, достаточно уже потная, раздевается. И комары налетают отовсюду на этот чудный благоухающий коллектив…
Была книга, сделанная на такой, как я называю, «селедочной» газетной бумаге с очень плохо различимыми черно-белыми фотографиями, где Витя стоит в одиночестве на стене, и рядом, на соседней полосе – Боб с велосипедом в цветущем иван-чае. Тот кадр, о котором я говорил, который никогда больше нигде не воспроизводился. Тоже черно-белый… Была выставка у меня в Манеже в 1995 году персональная – там эта картинка с Цоем была. Впоследствии она попала в «Эвардз галлери», Вашингтон.