ЦРУ и мир искусств

Сондерс Фрэнсис

Всё более упрямый и неблагоразумный Мейер стал неустанным, непримиримым защитником собственных идей, которые, казалось, вращались вокруг параноидного недоверия ко всем, кто не соглашался с ним. Его тон в лучшем случае был вызывающим, а в худшем - театральным и даже агрессивным. «Корд пришёл в Управление юным идеалистом и ушёл, когда Англтон высосал из него все соки, - сказал Том Брейден.
– Англтон владел чёрной магией. Он раздражал всех в городе, включая меня. Независимо оттого, что Англтон думал, Корд считал по-своему» [855] . Артур Шлезингер, старый друг Мейера, теперь оказался жертвой этого идеалиста, превратившегося в сердитого интеллектуала-жандарма: «Он стал косным, непреклонным. Я помню, как однажды он позвонил мне и предложил вместе выпить. Я пригласил его в гости, и мы провели вечер за разговором на верхнем этаже дома. Несколько лет спустя, взяв в ЦРУ своё личное дело, я обнаружил, что последним документом в файле был отчёт обо мне Корда Мейера! Он выпивал со мной в моём собственном доме и написал после этого отчёт. Я не мог поверить в это» [856] . Точно так же, как персонаж Джеймса Стюарта в фильме «Окно во двор» Хичкока, Мейер и Англтон закончили тем, что отошли от нормы, с чем сами всю жизнь и боролись.

855

Тоm Braden. Interview, Virginia, July 1996. Arthur Schlesinger, interview, New York, August 1996.

856

Arthur Schlesinger. Interview, New York, August 1996.

В

октябре 1960 года Джоссельсон встречался с Кордом Мейером и группой сотрудников Отдела международных организаций в номере одного из вашингтонских отелей. Последовала горячая дискуссия, в которой, как рассказывал один из очевидцев, коллеги Джоссельсона из ЦРУ «напомнили ему, что яйца курицу не учат». Джоссельсон, у которого была, как её описывала Диана, «необычная связь разума и тела», почувствовал резкий скачок давления и стук в висках, после чего рухнул на пол. «Его эмоции всегда легко угадывались, - рассказывал Джон Томпсон.
– Во время жаркого спора он мог лишиться чувств и получить сердечный приступ. Он был чересчур европейцем» [857] . Эти сердечные приступы были вполне реальными. Однажды в два часа ночи по местному времени Диану разбудил звонок Лу Латама (Lou Latham), начальника Парижского офиса (он находился в Вашингтоне, когда всё произошло), который сообщил, что Майкл был срочно доставлен в больницу с ударом. Диана первым же утренним самолётом вылетела из Парижа с четырёхлетней Дженнифер на руках. Ненадолго заскочив в отель, где она передала Дженнифер своей матери, Диана отправилась в больницу при Университете Джорджа Вашингтона. Там она нашла Майкла, лежащего в кислородной палатке. В течение нескольких следующих недель она дежурила у его кровати. Джоссельсон начал постепенно приходить в себя. И в этом беспомощном состоянии он продолжал выполнять свою безотлагательную миссию. «Всё время пребывания Майкла в больнице он «надиктовывал» мне, а я делала пометки, - вспоминала Диана.
– Затем я подходила к двери палаты и «раздавала указания» Ли [Уильямсу] и другим подходившим болванам-исполнителям. Было забавно поменяться с ними ролями» [858] .

857

John Thompson. Telephone interview, August 1996.

858

Diana Josselson. Interview, Geneva, March 1997.

Однажды, когда Джоссельсон всё ещё находился под кислородной маской, Билл Дёрки (Bill Durkee), заместитель руководителя подразделения Мейера, прогуливаясь с Ли Уильямсом по Вашингтону, повернулся к нему и сказал: «Теперь он там, где мы и хотели его видеть» [859] . Размышляя над этим несколько лет спустя, Диана пришла к выводу, что, хотя Управление и ценило Майкла за работу, которую он выполнял, «он, должно быть, одновременно был и занозой в их заднице, идущий собственным путём и сопротивляющийся им всякий раз, когда они пытались установить контроль. Майкл старался вести с ними весёлые беседы и силой своей индивидуальности не давал им осознавать собственную никчёмность. Он дружил с ними, справлялся об их семьях и карьерных перспективах, и я считала, наивная, что они им восхищались. Дёрки, я теперь уже уверена, говорил за большинство из них. Они, должно быть, не доверяли всем этим интеллектуалам, к тому же иностранцам, и страдали от того, что у них были все эти деньги и власть, но не было признания... Кроме того, Майкл не был человеком из Йеля, он был фактически русским и евреем, и именно он дружил с известными людьми, а не они» [860] .

859

Lee Williams. Interview, Washington, July 1996.

860

Diana Josselson. Letter to the author, 4 April 1997.

Однако было ясно, что здоровье больше не позволит Джоссельсону отдавать столько сил Конгрессу. Было решено, что он переедет на постоянное жительство в Женеву, где продолжит работать на Конгресс, но уже удалённо. Джону Ханту передали руководство Парижским офисом, включая поддержание связи с Управлением. Придя в Конгресс в 1956 году, Хант провёл первые два года, как он вспоминал позднее, ведя себя как «мальчик-уборщик, никогда ничего не говорящий, зато наблюдающий и запоминающий» [861] . Постепенно он стал тем, кого сам описал как «офицер для особых поручений» директора Майкла. По существу, эти роли никогда не менялись за время существования Конгресса. Но при Джоссельсоне, работающем через секретаря в своём доме в Женеве, Хант почувствовал, что получил административный контроль над парижской штаб-квартирой.

861

John Hunt. Interview, Uzes, July 1997.

21. Цезарь Аргентины

«Я не скажу: езжай

До Рима иль Москвы.

Брось труд свой кропотливый

И музу позови».

В.Б. Йетс. «Образы»

Джон Хант принял Парижский офис в хорошее время. За «показным искусством при Эйзенхауэре» последовало заявление правительства Кеннеди о том, что оно желало «плодотворных отношений» с людьми от искусства. На это указывало и приглашение, отправленное Кеннеди 156 наиболее известным из них (включая Артура Миллера, Эндрю Уайта, Эрнеста Хемингуэя, Миса ван дер Роэ, Игоря Стравинского, Пьера Монтё, Пауля Хиндемита, Арчибальда Маклейша, Роберта Лоуэлла и Стюарта Дэвиса), присутствовать на торжественных мероприятиях в честь его инаугурации. «Инаугурация, должно быть, проходила весело, - писала Элизабет Бишоп Лоуэллу.
– Я постоянно встречаю упоминания о ней в новостных выпусках. Но мне не нравится эта пышность, свойственная Римской империи - обзорная трибуна, например, выглядит чересчур роскошной и триумфальной» [862] . Но многих «рыцарей холодной войны» имперская атмосфера вдохновляла, один поклонник Кеннеди сказал в начале 1961 года: «Точно так же, как в древние времена римлянин, куда бы он ни пришёл, мог гордо объявить: «Я - римский гражданин» (civis Romanus sum), сейчас и мы, где бы ни оказались, с высоко поднятой головой и с гордостью можем объявить: «Я - гражданин Америки» (civis Americanus sum)» [863] .

862

Elizabeth Bishop to Robert Lowell. 1 March 1961. Цитата из Ian Hamilton. Robert Lowell: A Biography.

863

Frank Altschul to John F. Kennedy. 30 January 1961 (FA/COL).

11

мая 1962 года Роберт Лоуэлл был снова приглашён в Белый дом, на сей раз на обед в честь Андре Мальро, в то время - французского министра культуры. Кеннеди шутил на приёме, что Белый дом превратился «практически в кафе для интеллектуалов». Но Лоуэлл был скептичен, записав после приёма: «Когда следующим утром читаешь, что Седьмой флот был отправлен куда-нибудь в Азию, появляется странное осознание того, насколько незначительную роль играли люди от искусства в действительности и что это было лишь оформлением витрины. Начинаешь понимать, что реальное правительство заседает где-то в другом месте и что нечто более близкое к Пентагону в действительности управляет страной... Я чувствую, что интеллектуалы выполняют лишь декоративную и поверхностную функцию - при том, что мы должны быть самим содержанием, а не витринами» [864] .

864

Robert Lowell to Edmund Wilson. 31 May 1962. Цитата из Ian Hamilton. Цит. произв.

Хотя это редко выражалось открыто, среди части интеллектуалов росла склонность смотреть на благодеяния правительства с подозрением. Но вопрос коррупции не особо беспокоил ЦРУ, руками которого и раздавалась большая часть этих щедростей. «Бывают моменты, когда чувствуешь, что можно и соблазниться, - сказал Дональд Джеймсон.
– Я думаю, что почти все, занимающие значительное положение в Конгрессе [за свободу культуры], знали, что так или иначе деньги приходили откуда-то, и если внимательно посмотреть - в конечном счёте, был только один логический ответ. И они согласились с таким ответом. Главное беспокойство большинства мыслителей и писателей в действительности состояло в том, как получить гонорар за свою работу. Вообще, я думаю, что они взяли бы деньги из любого источника, из какого только могли получить их. Таким образом, получалось, что Конгресс и другие подобные организации - как на Востоке, так на Западе - рассматривались как крупные кормушки, из которых всякий мог выхватить свой кусок при необходимости, а затем уйти и делать то, что душе угодно. Я уверен, что это - одна из главных причин успеха Конгресса: он позволял быть чувствительным интеллектуалом и одновременно прокормить себя. Единственными другими людьми, кто поступал так же, были коммунисты» [865] .

865

Donald Jameson. Interview, Washington, June 1994.

Нравилось ли им это, знали ли они об этом, но множество западных интеллектуалов было теперь связано с ЦРУ «золотой пуповиной». Если Кроссман мог раньше написать в предисловии к своему «Богу, обманувшему надежды», что «для интеллектуалов материальные блага имеют относительно небольшое значение и интеллектуал, скорее, заботится о своей духовной свободе», теперь казалось, что многие из них были не в силах отказать себе в том, чтобы пристроиться к кормушке. Некоторые конференции Конгресса «являлись главным образом шоу, и их участники иногда напоминали тех представительных господ, которых можно наблюдать летом в Сен-Тропе или на курортах Сан-Морица, зимой - Гштада, - написал советолог Уолтер Лакёр, сам регулярный посетитель этих конференций.
– Существовал снобизм, в частности в Великобритании; поверхностное проявление изысканности, остроумия и утончённости в сочетании с отсутствием смысла; разговоры о высоком и сплетни в Cafe Royal» [866] . «Эти элегантные и дорогие экскурсии, должно быть, были большим удовольствием для людей, получавших их за правительственный счёт. Но это были больше, чем удовольствие, потому что они пробовали власть на вкус, - сказал Джейсон Эпштейн.
– Когда группа интеллектуалов прибывала в Нью-Йорк, её приглашали на светские приёмы с очень дорогими блюдами, прислугой и, Бог знает, чем ещё, - несоизмеримо большим, чем эти интеллектуалы могли бы сами себе позволить. Кто не хотел бы побывать в такой ситуации, где вы политкорректны и в то же время 289 получили хорошее вознаграждение за позицию, которой придерживаетесь? И это стало основанием для последовавшей коррупции» [867] .

866

Walter Laqueur. Anti-Communism Abroad: A Memoir of the Congress for Cultural Freedom, Partisan Review, Spring 1996.

867

Jason Epstein. Interview, New York, June 1994.

Те, кто не получал суточных в Нью-Йорке, могли приятно провести время на вилле Сербеллони в Белладжио, на севере Италии. Расположенная на мысе между северными озёрами Лекко и Комо, вилла завещалась Фонду Рокфеллера княгиней делла Торре и Тассо (урождённая Элла Уокер). Фонд сделал виллу неофициальным местом отдыха для наиболее выдающихся членов Конгресса - своего рода служебным курортом, где передовики «культурной борьбы» могли восстанавливать свои силы. Писателей, художников и музыкантов, прибывающих туда, встречал шофёр в синей униформе с нашивкой «V.S.» на лацканах. Гости не получали гранта как такового, но размещение было бесплатным, как и все путевые расходы, еда и пользование теннисным кортом и бассейном. В письме, написанном на гербовой бумаге виллы, Ханна Арендт сообщала Мэри Маккарти: «Такое ощущение, будто вас внезапно поселили в своего рода Версале. Штат местной прислуги насчитывает 53 человека, включая садовников... Всеми ими распоряжается метрдотель, который служит со времён «княгини» и имеет лицо и манеры знатного джентльмена из Флоренции XV столетия» [868] . Маккарти ответила, что по её мнению, столь роскошная обстановка не способствует тяжёлой работе. Вилла также стала подходящим местом для семинара «Условия мироустройства», организованного Конгрессом в июне 1965 года, который проводился при поддержке «Дедал» и Американской академии искусств и наук.

868

Hannah Arendt to Mary McCarthy. 22 August 1972, in Carol Brightman (ed.). Between Friends.

Немногим избранным также предоставлялась возможность попасть к Хэнси Ламберт (Hansi Lambert; миллионерше, другу Конгресса, устраивавшей приёмы во время своих зимних выездов в Гштад) или присоединиться к средиземноморским круизам на яхтах, которые организовывал Юнки Флейшман. Спендеры были гостями обоих. Когда Стивен рассказал Эрнсту Роберту Кёртису (Ernst Robert Curtius) о своём участии в одной из таких прогулок от острова Корфу до острова Искья в августе 1955 года, немец ответил просто: «Вы были коммунистом, а теперь катаетесь на яхтах по Средиземноморью» [869] . Для тех, кто предпочитал сушу, Конгресс организовывал проживание в наиболее престижных отелях Европы. В Лондоне это был Connaught, в Риме - Inghilterra, на Лазурном берегу - Grand. В Париже Ирвинг Браун продолжал развлекаться в королевском номере отеля «Балтимор».

869

Ernst Robert Curtius. Цитата из Stephen Spender. Journals. Майкл Джоссельсон однажды пожаловался, что ему было сложно встретиться со Спендером, который вечно «отсутствовал, путешествуя где-то или читая лекции».