Цвет цивилизации
Шрифт:
Она сидела в задумчивости, веер выскользнул из ее руки. Быть может, в своих девичьих грезах она уже видела когда-то такой же парк и уединенную скамью, на которой ей шептали слова обетов. Она не отняла руки, когда он ее взял, не прерывала его. Трепет пробегал по ее плечам, и румянец окрашивал ее щеки.
Он говорил очень тихо – даже гибиски, простиравшие к его губам свои любопытные венчики, не слыхали его голоса. Он больше не был цивилизованным, тонко смакующим новое ощущение. Его дрожащие губы шептали признание, полное боязни, – более чистое, чем поцелуй, которым мать целует свое дитя.
– На эту руку, – он едва осмелился коснуться ее пальцев, – на
Непонятная тоска овладела им. Его ноги дрожали от слабости. Он опустился перед ней на колени.
Она тяжело дышала, как загнанная лань. Ее опущенные глаза были как будто прикованы к песку.
В конце аллеи послышались шаги. Оба поднялись одним движением, впервые решившись взглянуть друг другу в лицо. Фьерс держал ее руку.
– Селизетта…
М-lle Сильва покраснела сильнее. Она боязливо протянула дрожащую руку, потом отступила, вся дрожа, с восхитительной улыбкой смущения. Гибиски удержали ее белое платье, не пуская. Она прошептала:
– Если мама будет согласна…
XIX
Был светлый день, казалось улыбавшийся всем человеческим надеждам. Адмирал д'Орвилье приехал официально просить для своего флаг-офицера, графа Жака де Фьерса, руки m-lle Селизетты Сильва.
M-me Сильва была в своем саду, под бананами, среди гибисков. Позвали Селизетту, она слушала, взволнованная, вся рдеющая румянцем. После того, как мать выразила согласие, она молча протянула руку. Обмен клятвами состоялся.
M-lle Сильва согласилась стать госпожою де Фьерс, согласилась с восторгом. Исполненная безграничной веры в своего жениха, она ему отдавала себя всецело. В ее глазах не было ничего более прекрасного и вместе с тем более верного, чем любовь этого человека, которого она ценила так высоко и которого любила со всей нежностью.
Вечером они обменялись своим первым поцелуем жениха и невесты. Этот вечер на веранде, убранной диким виноградом, затянулся надолго. В полночь Фьерс пешком пришел на спящую набережную. «Баярд» затемнял голубой горизонт своим длинным черным силуэтом. Мачты, трубы, мостики, блокгаузы перепутывались, как причудливые леса. Позади желтая луна, стоявшая над арековыми пальмами восточного берега, походила на китайский фонарь.
Фьерс с удивлением увидел четыре столба дыма, поднимавшиеся над трубами крейсера. Все топки, очевидно, топились. Зачем? Он поспешил вернуться на борт. Рулевой дежурил у трапа, адмирал ожидал его, сидя за своим столом, заваленным приказами и депешами.
– Вам не везет, мой милый Фьерс. Мы сейчас отправляемся в Гонконг, – приказ из Парижа. Не огорчайтесь, это всего на одну-две недели…
Седые усы придавали лицу старика суровый вид, но в его добрых глазах было участие.
Не говоря ни слова, Фьерс удалился в свою каюту и запер дверь. Часовой в коридоре слышал, как он сел на свою кровать, которая заскрипела, но сквозь решетку вентилятора света не было видно. Фьерс, подперев лоб рукою, оставался сидеть в темноте.
Он не ложился спать. Он был, как выздоравливающий от лихорадки, который внезапно снова почувствовал в висках биение возвращающегося лихорадочного приступа. «Баярд» снялся с якоря для выхода в море в десять часов.
XX
Западным проливом «Баярд» входил на рейд Гонконга. Его тонкий корпус рассекал воду, не оставляя за собою следа. Джонки и сампаны зашевелились, давая ему дорогу, и пушки фортов отвечали на его салют.
Горы, окружающие рейд со всех сторон, делают его похожим на озеро. На этом озере собрались, точно на условленное свидание, суда всех наций, и Гонконг являлся как бы азиатским караван-сараем между Европой и Америкой.
У входа стояли на якоре парусные суда, огромные трехмачтовики, груженные рисом, отражавшие в спокойном море свои корпуса, зеленые, розовые, белые и голубые – точно пестрая импрессионистская акварель. Далее, у первых мостков внешней гавани виднелись угольщики, черные, как чернила, и так низко сидевшие в воде, что видны были только мачты и трубы. Они представляли собой как бы авангард паровых судов, во множестве рассеянных по всему рейду. Это были некрасивые, грязные суда, некоторые из которых с шумом загружались на шаланды и джонки, но большинство стояли без дела, пустые и Мертвые, как прекратившие работу заводы. Белые пакетботы, блестящие словно яхты, казались замками среди этих заводов.
«Баярд» быстро приближался к месту стоянки военных судов, которые виднелись в глубине рейда, величественные и выстроившиеся, как на парад.
Убегающие сампаны рассекали воду широкими взмахами весел. Паруса из бамбуковой рогожи висели на реях, и можно было видеть фигуры китайских корабельщиков, отвратительных, со своими лоснящимися волосами, в блестящих зеленых безделушках. У их ног, на грязных досках, желтые ребятишки валялись в рисе. Тошнотворный запах несся из этих клоак.
Но теперь, когда приближались к берегу, все смотрели только на землю. Горы Гонконга казались выходящими прямо из моря, потому что они поднимаются одним склоном до самой вершины. Прямо берег континента представлял собой ряд террас, поднимающихся одна над другой к голубым вершинам гор, которые сливаются с небом. Тогда как остров вырисовывался круто и прямо, точно кратер. Виллы, которые его покрывают до половины высоты, казались сидящими на скалах, как птицы.
Вилл много было. Их террасы, нагроможденные одна над другой, густо усыпали гору. Их соединяли дороги, проложенные на арках, которые придавали им вид римских акведуков. Головокружительный фуникулер, вертикальный, как башня, взбирался на высочайшую вершину пика. И город, рассеянный между морем и горою, простирался насколько хватало глаз вдоль берега, прихотливо смешивая повсюду свои пестрые дома и взбираясь на свои нижние уступы гор, которые он словно взял штурмом.
Кокетливо убранный деревьями и увенчанный своей горой, как фантастической зеленой чалмой, Гонконг был красив. Он жил кипучей жизнью, со своими доками, где кипит работа, шумными арсеналами, со своими экипажами, шлюпками и набережными, усеянными желтой китайской толпой.
Вид большого приморского города привлекает к себе внимание и захватывает. Никакое зрелище не способно овладеть до такой степени беспокойной или тоскующей душой, не способно развлечь ее и рассеять.
На юте «Баярда», облокотясь на борт, Фьерс смотрел на приближающуюся к нему панораму Гонконга.
XXI
Жак де Фьерс – m-lle Селизетте Сильва.
«Я хотел бы, моя дорогая Селизетта, каждый вечер посылать вам поцелуй, такой же, как тот, который я запечатлел на вашем лбу накануне отъезда. И этой бедной радости, единственной, которая могла бы облегчить мое изгнание, я лишен: отсюда не будет пакетбота в Сайгон в течение нескольких дней, а почта в Кохинхину ушла из Гонконга до прибытия „Баярда“. Я не знаю даже, прочтете ли вы это письмо, когда и как вы его получите.