Цвет ликующий
Шрифт:
Белые платочки, «крылы архангелов» по староверским или сектантским понятиям, а здесь, не знаю уже почему, но этот отличительный признак верующих от иных прочих начинается с дачного поезда от самой Москвы. Едут «старцы, средовеки, млады отроки, младенцы, сед, надсед, рус».
Всю дорогу можно рассматривать сетки морщин и бороды, чаще седые, иногда похожие на богородские игрушки, иногда на иконы. Картузы, косоворотки. Сейчас старухи научились хорошо все на себе перекрашивать в черный цвет. Юбки то до колен, то до полу. Где еще все это можно увидеть? Разве на вокзале, в зале ожидания дальнего поезда, или на базаре.
Я несколько лет
Весь в белом, уряженный кем-то очень заботливо, толстый нищий, говорят, из Москвы, просит копеечку.
Попики из деревень с косичками и пучочками, заколотыми шпильками.
Один раз мы залюбовались на черную старушку в позе плакальщицы с иконы. Она сидела на ступеньках собора, ела горстями гречневую кашу из бумаги и листала старую рукописную книгу с полууставом. Читала ли? Не уверена. «Велика ли грамота в тетради сей?» — Не знаю.
У одной морщинистой и мелкозавитой сивиллы из хронографа XVII века в кружевной блузе на руках ревел младенец, упираясь ножками в полосатый ее живот.
— Не плачь, боженька накажет.
В 1965 году все лето лил дождь, к нему привыкли. Дома стояли умытые, деревья были мощные, очень зеленые.
Небо сизое, цвета голубиного крыла. Дождь набегает и убегает. Деревья все желтые. Обошла несколько улиц вдоль железной дороги. На сером заборе написано крупно масляной краской «с праздником», а внизу мелом — «спасибо».
Вышел из ворот Лавры поп в рясе, из-под нее обыкновенные брюки, поверх плащ-пальто, в фетровой шляпе, как только вышел, ловким движением подоткнул рясу, как баба фартук, спрятал волосы под шляпу и пошел со своим чемоданчиком на вокзал.
В воротах же монах расписывал стены в халате сверх подрясника, как Рублев, не меньше. С любовью накладывал трафарет для узоров, священнодействовал. Прошел высокий нищий с ангельским профилем, громадной бородой и длинными «власами». Еще ходил один старик с гривой и раздвоенной бараньей шкуркой вместо бороды.
…Красная труба с желтым узором кирпичной кладки, наличники голубовато-серые и точки, точки. Сегодня день выборов, и агитпункт пылает красными кусками. В вогнутом дорожном зеркале дома противоположной стороны улицы, машины, люди. Мы едем в Загорск, и день, мало сказать, голубой, невыносимо синий, с букетами розовых и охряных деревьев, снег в синих узорах.
В этом исключительно красивом 1963 году зима была вся в инее, весна голубая. Иногда и деревьев не замечаешь, а только синий узор от них на снегу. И в Загорске самое главное в пейзаже было полосатый, изузоренный снег.
Так было и 10 и 24 марта, не хотелось даже писать Лавру. Снег и деревья были интереснее.
Весеннее солнце выхватило стволы тополей до ярко-желтого, померкли даже «ясны звездочки» на куполах Успенского собора. Бугры, дома, люди и тени на снегу.
…Лето. Облаков-то было много, но я выбрала только два, чтобы были темные силуэты на белом и светлые узоры на темно-голубом.
…По ощущению праздничности и ликования на Лавру похож лишь один Печерский монастырь под Псковом. Но тот не на горе, а в глубоком овраге, что и необычно и таинственно. Когда мы подъезжали по бугристой красной глине с валунами и соснами к городку, ничего сверхъестественного в верхушках башен с флюгерами, в жидких головках церковок псковского
«Последняя остановка автобуса». Так я назвала эту картинку в 1958 году, еще не зная, что если пойти вслед одиноким пешеходам с сумками, то попадешь в XVII век, увидишь то, чем могла быть когда-то Лавра, — село Благовещенское, за полями, за холмами, всего километра два.
В 1962 году мы так и пошли с Шурой С. Голые выгоны, одинокие люди. Обернулись — Лавра: блестящая груда разноцветных камней или елочных бус. За последней горкой показалась и желанная церковка и само сельцо, маленькое, расположенное по-старинному, «четверообразно» вокруг двух прудов и этой деревянной церковки XVII века.
И необычное расположение, и пруды, и старые деревья, и старые бревна, и все увиденное настроило нас очень восторженно. День холодный, осенний, с зеленым небом. Люди будто и наши сегодняшние, а вроде бы и не те, а из древних времен. Вот этот старик, который смотрит на нас невидящими глазами, рыжий, ражий конь, мальчишки на коньках на прозрачном льду пруда, может, у них и коньки-то деревянные, раскрашенные, с рыбьей мордой на носике, какие я видела в музее в Городце? И вечные бабы с ведрами — «богини-водоноски», каких обессмертил И. Грабарь. Все они нас не видят, привыкшие к туристам, заняты своим делом, от этого и кажутся так далеко, лет за триста. Даже подъехавший грузовик их не приблизил.
А наверху едва заметно Время в воздухе плывет.Городецкая живопись [18]
Некрасов написал про Волгу, что она шла — не текла, не бежала, а просто шла.
Шла Волга, а за Волгою Был город небольшой…18
Впервые опубликовано: Городецкая живопись. Л.: Аврора, 1970.
Когда подумаю про Городец за Волгой, обязательно всплывает: «Шла Волга…» — хотя эти строчки Некрасова к Городцу никакого отношения не имеют.
Старая городецкая живопись на деревянных деревенских вещах, больше всего на сиденьях от прялок — донцах, сохранила, если можно так сказать, именно этот неспешный темп движения большой реки. Кисть городецкого художника не бежит быстрее мысли, как соседней золотой хохломской ковровой росписи, не застаивается от напряжения и старания, не завихряется «в дымах» и «плавях», в комариным жалом выписанных орнаментах, как в Палехе, а идет плавно, как Волга, не слишком быстро и не слишком медленно, от возможностей темперной, а чаще клеевой краски, мазка или «тыканья» сухим грибом-дождевиком по слегка загрунтованной доске.