Цветные открытки
Шрифт:
Игорь Михайлович как-то объяснял жене, что неустроенная личная жизнь ее лучшей подруги вовсе не случайность. Видимо, сказал он, у Полины с детства комплекс неполноценности, хотя непонятно откуда — прелестная женщина. Но вот парадокс — не верит, что ее можно полюбить за ее личные качества, прямо какой-то психический сдвиг. Не верит, и потому выискивает убогих, за кем не надо тянуться, надо, наоборот, опускаться. И вот тут-то кроется ошибка: ущербные всегда озлоблены, к благодарности не способны из-за раздутого самолюбия, любить умеют только самих себя, так что бедная Полина всю жизнь обречена терпеть пренебрежительное тунеядство. Казалось бы — несправедливость! А если вдуматься?.. Нет, любовь не покупают услугами, ее заслуживают всей жизнью…
Игорь, конечно, прав, он умница и в людях разбирается. Одно непонятно, откуда у Полины такой комплекс. Скорее всего, оттого, что росла без отца, даже ни разу его не видела, а это всегда деформирует психику.
Да и мать… Майя несколько раз видела Полинину мать. Симпатичная была женщина, только уж очень какая-то… правильная, без конца Полину воспитывала, и что ни слово, то цитата: «девушку украшает скромность», «всякий труд почетен», «нужно думать не об удовольствиях, а о жизни». Голосок тихий, въедливый, у бедной Полинки лицо аж перекосится, а молчит, матери никогда не грубила. Кстати, Игорь считает, Полинкина бесшабашность — отсюда, протест против материных бесконечных наставлений. Вполне может быть… Позвонить, разве что, еще раз? Может, одумалась, придет? Нет. Бесполезно. Эта фанатичка, если что решила, сделает по-своему, не переубедишь.
Взглянув на часы, показавшие без трех минут двенадцать, Майя Андреевна решила до возвращения дочери съездить на автомобильную барахолку — осенью сняли «дворники», когда Игорь один-единственный раз оставил машину под окном. А еще неплохо бы купить распредвал. Хоть автомобиль и в хорошем состоянии, а про запас. Для Игоря сейчас машина — любимая игрушка…
3
Майя Андреевна ошибалась, думая, будто Полина ни разу не видела своего отца. Одна встреча была, и совсем недавно, только можно ли считать это встречей, вот вопрос…
Пятнадцатого октября Полина прилетела из Сочи, из отпуска. Наплавалась, загорела, как негритос с Филиппин, хотя врач и запретил открытое солнце. И вот, не успела войти в дом, звонок по телефону. Голос женский. Спрашивает, как милиционер:
— Гражданка Колесникова?
— Я — Колесникова. В чем дело?
— А в том дело, — говорит голос, — что стыдно должно быть. Ваш отец, Колесников Василий Иннокентьевич, скончался восьмого октября у нас в доме престарелых, где его никто не навещал, в то время как имеется родная дочь. Об этом мы, само собой, напишем в центральную газету, а также о том, что тело до сих пор не погребено, находится в районном морге, и его уже собираются передать в мединститут для опытов!
— Для каких… опытов? — спросила Полина, садясь на стул.
Но «голос» не реагировал, точно на том конце провода крутили магнитофонную ленту.
— …об этом бездушии мы, конечно, тоже сообщим, куда следует, а ваш адрес и место работы получили в справочном столе, но нам, как гражданам, да просто, наконец, как людям, совершенно непонятно, до какой степени…
— В каком морге? — все-таки прорвалась Полина.
Женщина закончила фразу через полчаса и адрес назвала, но потом опять забубнила про возмутительное отношение. Полина медленно положила трубку. Телефон затрещал опять, она не подошла.
В морге сразу начались сложности. Зачем-то потребовалось, чтобы она опознала тело, и пришлось долго объяснять ошеломленному служителю или как там он называется, что сделать она этого не может, поскольку не знает, как выглядел ее родной отец. Потом потребовались документы, а их, кроме собственного паспорта с фамилией «Колесникова», у Полины, естественно, тоже не было. Но тут откуда-то появилась маленькая квадратная старушка, та самая, телефонная активистка из дома престарелых. Полинин загар и цветущий вид вызвали у нее новый приступ злобного негодования, но работник морга отвел ее в сторону, что-то сказал, и старушка стихла. Больше того, внезапно полюбила Полину, стала ласковая, повела к отцу, и Полина, глядя в чужое мертвое лицо, вслушивалась в себя — дрогнет ли хоть что-нибудь, ведь отец все-таки. Нет. Не дрогнуло.
Организовать все помогла та же Лилия Корниловна из дома престарелых, а деньги выложить пришлось Полине, у дома престарелых такой статьи в бюджете предусмотрено не было. Провожать отца пришло человек десять, всё старики — Лилия Корниловна привезла прямо в крематорий на микроавтобусе. И гордилась: удалось оформить как экскурсию.
От дома престарелых был венок, от дочери — живые цветы, все как у людей. Крематорский оратор сказал речь, что прощаемся мы сегодня с хорошим человеком Колесниковым Василием… тут он запнулся и вместо Иннокентьевича назвал отца Ипполитовичем.
А Полина смотрела на темное лицо среди цветов (странно: человек мертвый, а цветы живые…) и думала, что ведь совсем не знает, каким он был., ее отец. Даже о том, что жил, оказывается, в Ленинграде, услышала только три дня назад, мать всегда говорила: «Где-то на Урале, не знаю где, возможно, умер. И больше не спрашивай, не хочу вспоминать, это — подлец». В анкетах Полина писала: «разведен с матерью в декабре 1940-го года, местонахождение неизвестно». А она родилась в январе сорок первого и вот теперь ничего об отце не знает. Сказали бы раньше, что жив, в Ленинграде, нашла бы, хотя… Может, и не стала бы искать, мама этого не хотела, да и он сам, папаша, не больно старался увидеть родную дочь… А он, небось, и понятия не имел, что дочь существует. Вообще-то думать об этом теперь пустое дело, у мертвого не спросишь…
Заиграла музыка, и гроб медленно стал проваливаться под пол.
Полина не поехала в город со стариками. Все кончилось — и слава богу. Помахав отъезжавшему микроавтобусу, она вышла на шоссе и остановила первую попутку, грузовик с фургоном. Очень не хотелось отвечать на вопросы. И повезло: водитель попался тихий и не любопытный. Полина смотрела вперед на дорогу, вдоль которой стояли яркие осенние деревья, на густое синее небо и молчала… Это называется: «повидалась с отцом». В первый раз в жизни. И в последний… А все же он знал, наверняка знал, что Полина существует, живет в Ленинграде, иначе с чего бы ее стала разыскивать эта старушка, Лилия Корниловна. Знал и не искал. Почему? Выходит, мама не зря говорила, что ему всегда на всех было наплевать?.. А если все не так? Если он считал, что не имеет права? Мол, маленькая была, не признавался, а теперь, когда сам состарился, — «здрасьте, я ваш папа!»… Ничего уже не узнать. Одно ясно: без нее жил, без нее умер. А может, и вспоминал, нужна была… Вот так и живем — ничего не знаем, кому нужны… Да и самим-то нам кто нужен, не всегда понимаем… Надо купить к ужину сыру, а лучше, пожалуй, зайти в кулинарию, вечером придет Женя, он любит слоеные пирожки, а там бывают теплые, с капустой и яблоками.
Про отца Полина не рассказала никому. Да и кому, собственно, рассказывать? Евгению было не до того — писал, как одержимый, новую поэму. Майя? С ней Полина последнее время не откровенничала. Особенно после того, как та принялась вдруг вспоминать по какому-то поводу Юру Глухова, — какой он был серый и необразованный и как однажды сказал, что басню про лебедь-рак-и-щуку написал Салтыков-Щедрин. Полина слушала ее тогда с изумлением — ничего этого она про Глухова не помнила, зато очень ясно помнила новогодний бал, на котором они познакомились, — жарко натопленный зал, красный пахнущий мастикой паркет, духовой оркестр. И высокие окна, настежь распахнутые прямо в шелестящую черную ночь.