Цветок папоротника
Шрифт:
Около реки собралась толпа. Говорили тихо, стараясь не шуметь – смерть вызывала уважение. Тело накрыли, и потому, что оно было накрыто полностью, Ульяна поняла, что это окончательно и бесповоротно. В глубине души шевельнулось что-то вроде жалости к Галине, ставшей вдруг совершенно не опасной и не красивой, а, строго говоря, вообще никакой. Просто телом, которое через три дня зароют в землю, а вскоре и вовсе забудут. Ужасно умереть молодой. Ульяна содрогнулась.
Рядом с телом голосила мать Галины, оплакивая безвременно ушедшую дочь, грозила кому-то кулаком, бросалась на грязный кусок ткани, скрывавшей тело. Мать у Галины больная, работать толком не может, отец пару лет назад сгорел от водки. Галина у матери единственная опора, с ней она все надежды связывала. Совсем одна теперь останется… Ульяна вперила в землю неподвижный взгляд. Тяжко ей стало, душно. Расстегнула ворот платья, повернулась и пошла назад. Надо к Грише зайти.
Возле Гришиного дома остановилась, замешкалась. Вдруг его нет? Что матери сказать?
Клавдия, Гришина мать, сидела у порога. Увидев Ульяну, встала, пошла навстречу.
– Уленька! Что происходит-то там? Куда все бегут?
Ульяна махнула рукой.
– Галина утонула. Утром на берегу нашли…
Клавдия закрыла рукой открывшийся рот.
– Господи! Что ты говоришь! Утонула! Горе-то какое! Господи! Так ты сама её видела?
– Видела. Накрыли уже… Участковый там, следователя вызвали из города. Теть Клав, а Гриша дома?
– Спит. В аккурат утром пришёл. Я спала, не слышала. Встала скотину кормить, смотрю, он на сеновале спит. Разбудить?
– Нет. Не нужно. Я попозже зайду.
– Хорошо, Улечка, как знаешь… – Клавдия качала головой. – Ну, надо же! Галина!
Ульяну её причитания раздражали. «Как убивается-то! Будто родственницу потеряла! Неужели у них с Гришей так серьёзно было? Может, она и свадьбы нашей не хочет?» Ну, тут уж дудки! Ульяне всё равно, кто на что рассчитывал, она своего счастья не упустит, тем более теперь. Похороны пройдут, все и успокоятся. Выпила лишнего, небось, да купаться пошла. А там течение холодное, ногу свело, или сердце схватило… кто теперь разберёт?
Ульяна пошла домой. Мать накрыла на веранде стол для завтрака. Ульяна села, налила молока, хлеба отрезала свежего по своему обыкновению. Подняла на мать глаза:
– Новость слышала?
– Соседка сказала. Ужас, да и только! Что люди-то говорят?
Ульяна пожала плечами.
– Да ничего… шепчутся только, шепчутся, а о чём, не разберёшь. А что шептаться-то? Праздник был, выпили, купались… Кто в темноте увидит? Может, это нечисть её заморочила? Русалка или водяной? – Пришла к Ульяне вдруг спасительная мысль.
Мать ласково потрепала её по голове.
– Ну и дурочка же ты у меня! Сколько здесь живу, а про нечисть не слышала. Тем более, чтобы она кого-нибудь топила!
– Вчера же Иван Купала был. Забыла?
– Ничего я не забыла. Вроде ещё пока не древняя старуха, чтобы утром забыть, что вечером было. Не нечисти доченька, бояться нужно – людей.
– Людей? Ты что-то знаешь?
– Да нет, соседка что-то болтала, вроде у неё на шее синяки были. Вроде как пальцы… Задушили, значит…
Ульяна чуть не поперхнулась молоком.
– Задушили? Вот это новость!
– Да это я так, сплетни пока, слухи… Толком никто не знает. А вон и твоя всезнайка идёт! Спроси-ка у неё! – Ульяна проследила за взглядом матери и увидела Светку, входящую в калитку.
– Садись, охолони! Молока выпей. Что там?
Светка тяжело плюхнулась на стул. Посидела, отдуваясь, махая на себя руками. Залпом выпила кружку молока, бросила в рот кусок хлеба.
– Увезли. Вскрытие делать будут. В городе. Мать с ними поехала. Жалко тётю Надю! Как она теперь, без Галки?
– Так она утонула? – Ульяна пристально уставилась на Светку.
– Не знаю, она накрытая была. Говорят, задушили, а потом в воду бросили. Синяки вроде на шее. Господи, прямо шекспировские страсти! Гришку видела?
– Нет. Спит он, дома. Я будить не стала. Потом схожу, к вечеру.
– Ладно, сидите, мне на работу пора. Ты в контору пойдёшь?
Ульяна вдруг вспомнила, что сегодня рабочий день. Посмотрела на часы, чуть не опоздала, забыла совсем. Будто смерть Галины освободила её от работы. Вытерла губы, встала из-за стола, наскоро, на ходу, прибрала волосы, и направилась в контору. Небось, простят опоздание, не каждый раз люди тонут…
В конторе было тихо. Ульяна прошмыгнула в свою комнату и уселась за стол. Достала бумаги, попробовала считать. Цифры перед глазами сливались, она путалась, постоянно сбивалась, опять начинала пересчитывать. В конце концов с отвращением отодвинула бумаги в сторону – никуда работа не денется, срочного ничего нет, а то, что есть, и потом сделать можно.
Подпёрла подбородок кулаком и задумалась – вот ведь как в жизни бывает. Был человек, и нет человека. Думал о чём-то, страдал, хотел чего-то, и всё пшик оказался. Кому теперь его чаяния нужны? Канул в бездну, как и вовсе не существовал… Неужели со всеми так происходит? С кем раньше, с кем позже… Да и есть ли разница, когда перед Богом предстать? Год плюс, год минус… Всё едино.
Дверь скрипнула, и Ульяна вздрогнула, подняла глаза. Это был председатель, Иван Демьяныч. Он удивлённо уставился на Ульяну, словно привидение увидел.
– Уля? Ты здесь?
– А где же мне быть? Рабочий день ведь…
– Да, конечно… – Демьяныч потоптался на месте, словно соображая о чём-то, – ты вот что, Уля… У тебя, кстати, срочное что есть?
– Да нет. – Ульяна пожала плечами. – Ничего.
– Вот и отлично. Ты иди домой, Уля, я тебя на сегодня отпускаю. День такой… Иди… Следователь сейчас придёт, поговорить надо.
– Как скажете. – Ульяна не заставила себя ждать. – Я пойду. – Она взяла сумочку со спинки стула, повесила на плечо.
Демьяныч задумчиво смотрел ей вслед, потом окликнул:
– Уль, стой! Ты на празднике была вчера?
– Да. – Ульяна обернулась. – Там все были.
– И Галина?
– И Галина. Что это вы, Иван Демьяныч, глупости спрашиваете, сами ведь всё знаете. Где же ей быть, как не там, разве она упустит?
– Да, да… ты сама её видела?
– Конечно, сама. Она там с ухажёром беседовала. Не из наших. Кто, не знаю. Ещё вопросы есть?