Цветок в пустыне
Шрифт:
Он лежал на диване, раздумывая, не следует ли увеличить скромный сборник, включив в него самое длинное и, по мнению автора, самое лучшее из всего написанного им в стихах – поэму, навеянную тем случаем. Жаль, если она не увидит света. Но… И это «но» было столь основательным, что Уилфрид сто раз был готов разорвать рукопись, уничтожить её так же бесследно, как ему хотелось стереть воспоминание о пережитом. Но… Опять "но"! Поэма была его оправданием – она объясняла, почему он допустил, чтобы с ним случилось то, о чём, как он надеялся, никто не знал. Разорвать её – значит утратить надежду на оправдание: ведь ему уже никогда так полно не выразить всё, что он перечувствовал во время того случая; это значит – утратить лучшего защитника перед собственной совестью и, может быть, единственную возможность избавиться от кошмара: ведь ему иногда казалось, что он не станет вновь безраздельным хозяином собственной души, пока не объявит миру о случившемся.
Он перечитал поэму, решил: "Она куда лучше и глубже путаной поэмы
Лайела", – и без всякой видимой связи стал думать о девушке, которую встретил накануне. Удивительно! Столько лет прошло после свадьбы Майкла, а он все не забыл эту тоненькую, словно прозрачную девочку, похожую на боттичеллиевскую Венеру, ангела или мадонну, что, в общем, одно и то же. Тогда она была очаровательной девочкой! А теперь она очаровательная молодая женщина, полная достоинства, юмора и чуткости. Динни! Черрел! Фамилия пишется Черруэл, это он помнит. Он не прочь показать ей свои стихи: её суждениям можно доверять.
Отчасти из-за того, что думал о ней, отчасти из-за того, что взял такси, он опоздал и столкнулся с Динни у дверей Дюмурье как раз в ту минуту, когда она уже собиралась уйти.
Пожалуй, нет лучше способа узнать истинный характер женщины, чем заставить её одну ждать в общественном месте в час завтрака. Динни встретила его улыбкой:
– А я уже думала, что вы забыли.
– Во всём виновато уличное движение. Как могут философы утверждать, что время тождественно пространству, а пространство – времени? Чтобы это опровергнуть, достаточно двух человек, которые решили позавтракать вместе. От Корк-стрит до Дюмурье – миля. Я положил на неё десять минут и в результате опоздал ещё на десять. Страшно сожалею!
– Мой отец считает, что с тех пор как такси вытеснили кэбы, время нужно рассчитывать с запасом в десять процентов. Вы помните кэбы?
– Ещё бы!
– А я попала в Лондон, когда их уже не было.
– Если этот ресторан вам знаком, показывайте дорогу. Я о нём слышал, но сам здесь не бывал.
– Он помещается в подвале. Кухня – французская.
Они сняли пальто и заняли столик с краю.
– Мне, пожалуйста, поменьше, – попросила Динни. – Ну, скажем, холодного цыплёнка, салат и кофе.
– Что-нибудь со здоровьем?
– Просто привычка к умеренности.
– Ясно. У меня тоже. Вина выпьете?
– Нет, благодарю. Как вы считаете, мало есть – это хороший признак?
– Если это делается не из принципа, – да.
– Вам не нравятся вещи, которые делаются из принципа?
– Я не доверяю людям, которые их делают. Это фарисеи.
– Это чересчур огульно. Вы склонны к обобщениям?
– Я имел в виду тех, кто не ест потому, что видит в еде проявление плотских чувств. Надеюсь, вы так не считаете?
– О нет! – воскликнула Динни. – Я только не люблю чувствовать себя набитой. А чтобы это почувствовать, мне нужно съесть совсем немного. О плоти я мало что знаю, но чувства, по-моему, это хорошая вещь.
– Вероятно, единственная хорошая на свете.
– Поэтому вы и сочиняете стихи? Дезерт усмехнулся:
– Я думаю, у вас они тоже получались бы.
– Стишки – да, стихи – нет.
– Пустыня – вот место для поэзии. Бывали вы в пустыне?
– Нет, но хотела бы.
Она сказала это и сама удивилась своим словам, вспомнив, как отрицательно отнеслась к профессору американцу и его широким бескрайним просторам. Впрочем, трудно представить себе больший контраст, чем Халлорсен и этот смуглый беспокойный молодой человек, который смотрит на неё. Ох, эти глаза! Холодок снова пробежал у неё по спине. Динни разломила булочку и сообщила:
– Вчера я обедала с Майклом и Флёр.
Губы Дезерта искривились.
– Вот как? Когда-то я сходил с ума из-за Флёр. Она – совершенство… в своём роде, правда?
– Да, – согласилась Динни и глазами добавила: "Не надо её унижать!"
– Превосходное оснащение, редкая выдержка!
– Думаю, что вы её не знаете, – заметила девушка, – А я и подавно.
Он наклонился над столом:
– Вы кажетесь мне верным человеком. Откуда это в вас?
– Слово «верность» – наш фамильный девиз. От этого так просто не отделаешься, не так ли?
– Не знаю, – отрезал он. – Я не понимаю, что такое верность. Чему? Кому? В нашем мире нет ничего незыблемого – все относительно. Верность показатель статичности мышления или просто предрассудок. В любом случае она исключает пытливость ума.
– Есть вещи, которые стоят, чтобы им хранили верность. Например, кофе или религия.
Он посмотрел на неё так странно, что Динни почти испугалась.
– Религия? А вы сами веруете?
– В общем, пожалуй, да.
– Что? Вы способны проглотить догмы катехизиса? Считать одну легенду правдивее другой? Предположить, что один набор представлений о непознаваемом представляет собой большую ценность, чем остальные? Религия! Но у вас же есть чувство юмора. Неужели оно покидает вас, как только речь заходит о ней?
– Нет. Я только допускаю, что религия – просто ощущение присутствия всеобъемлющего духа и то этическое кредо, которое помогает служить ему.
– Гм!.. Довольно далеко от общепринятой точки зрения. Откуда же в таком случае вам известно, как лучше всего служить всеобъемлющему духу?
– Это мне подсказывает вера.
– Вот здесь мы и расходимся! – воскликнул Дезерт, и девушке показалось, что в голосе его зазвучало раздражение. – Вспомните, как мы пользуемся силой нашего мышления, нашими умственными способностями! Я беру каждую проблему, как она есть, оцениваю её, делаю вывод и действую. Словом, действую, решив с помощью разума, как лучше действовать.