Цветок в пыли. Месть и закон
Шрифт:
Габбар, разрядивший револьвер в спины провинившихся, еще некоторое время держал его наготове, на тот случай, если кто-нибудь из них окажется всего лишь ранен. Но на этот раз никому из бандитов не повезло — предательские выстрелы поразили их точно в сердце, они умерли, так и не осознав, что случилось.
Услышав знакомый звук, предвещающий вкусный обед, над ущельем закружила черная стая ворон, заполнивших все зловещим карканьем.
— Запомните! — прорычал главарь, отбрасывая ненужный револьвер. — Так будет с каждым, кто ослушается Габбара!
Глава двадцать первая
Праздник
В темноте забегали вездесущие мальчишки, которых этой ночью не удалось бы запереть дома. Пусть бы только попробовали так поступить с ними, ведь у них была своя, очень важная и ответственная миссия — сбор хвороста для костра. Никогда не усердствовали они так для растопки домашнего очага, и матери только качали головами, глядя на огромные охапки сухих веток, которые их сыновья тащили на деревенскую площадь — таких вязанок домашние от них не видели ни разу! И знают ведь, негодные, где взять!
Наконец с площади послышались звуки труб, возвещавшие всей деревне, что пора начинать. Специально нанятые в Мансуре музыканты — своих сельскому совету — панчаяту — показалось недостаточно — достали свирели-шахнаи и барабаны-табла, а по темным улицам заспешили юноши из касты хариджан. Сегодня они исполняли двойную роль: были глашатаями праздника и его первыми огнями — на голове у каждого сияла ослепительно яркая карбидная лампа, так что казалось, будто в темноте замершего в радостном ожидании села плывут, как по волнам, десятки огней.
Получив это особое приглашение, жители деревни потянулись к площади. Они тоже несли с собой огонь, но на этот раз не лампы, а факелы, скрученные заранее из пропитанных маслом лоскутов. Каждая семья выходила за ворота с таким факелом, но не только с ним. Из глубоких недр домов, амбаров, платяных и посудных шкафов извлекалось все, что стало ненужным теперь, как будто деревня целый год копила старый хлам, чтобы было с чем встретить весну: драные циновки, отслужившую свой срок деревянную посуду, линялую одежду и все прочее, что могло бы сгореть в ритуальном костре.
На площади уже стояли заранее установленные пандалы — тенты, сплетенные из листьев кокосовой пальмы на каркасе из бамбуковых шестов, а в самой середине открытого пространства возвышался помост, которому предстояло стать центром завтрашнего веселья. Сейчас на нем поместились музыканты, игравшие мелодии надасварам и долу со всей старательностью, на которую они только были способны.
Виру, привлеченный доносившимися из деревни звуками, засобирался к костру. Он долго перебирал свои вещи в надежде отыскать хоть что-нибудь, что подошло бы для сожжения в праздничном огне. Выбор был невелик настолько, что Виру пришлось несколько покривить душой, заранее прося у Кришны извинения за маленькую ложь: он слегка надорвал пару совершенно новых платков, в надежде на то, что теперь они вполне сойдут за ненужное барахло, подходящее для костра.
Один платок предназначался для Джая, но того пришлось чуть ли не силой поднимать с дивана, так как эта ночь не имела для него той особой привлекательности, которая не давала покоя его влюбленному другу. В отличие от Виру, Джай отнюдь не рассчитывал встретить у костра единственную женщину, которую ему хотелось бы видеть днем и ночью. Ратха не придет туда, даже если в ее доме накопились горы ненужных вещей, которые могли бы сгореть сегодня вместе с надорванными Виру носовыми платками. Она вдова, а вдовам нет места на светлых праздниках. Их удел — оплакивать в темноте молчаливых комнат былое и молиться за других.
Конечно, никто бы не прогнал ее, она не услышала бы ни одного осуждающего слова. Но в представлениях людей она, потерявшая мужа — а это значит, потерявшая все, — вестница беды, напоминание о горе, которое может случиться с каждой веселящейся сегодня женщиной. Разве стала бы она портить праздник тем, кто так долго ждет его среди ежедневного изнурительного труда? Нет, у нее своя дорога, которая стороной обходит радость. Вдов не увидишь там, где люди поют и танцуют. Их не бывает даже на свадьбах собственных детей, если судьба была так милосердна, что подарила им их до того, как отняла мужей. Только достигнув преклонных лет, женщина-вдова может присутствовать на торжествах — хотя бы семейных, да и то лишь тогда, когда ее сын оказывает матери особое, подчеркнутое уважение.
Джай думал об этом, наблюдая, как готовится Виру предстать перед своей ненаглядной Басанти. Вот счастливчик, все у него хорошо! А он… Любить человека, от которого отвернулась судьба, — нелегкое дело. Но разве он сам не из таких же? Что он мог бы дать этой женщине? Кроме постыдного прошлого и неопределенного будущего, у него ничего нет.
Виру прервал его грустные мысли, решительно заявив:
— Если ты немедленно не слезешь с дивана, он будет перевернут мною, сломан и сожжен в костре вместе с нашим фальшивым барахлом!
Пришлось подчиниться и последовать за Виру в деревню, что было совсем не так уж просто, потому что влюбленный всю дорогу бежал, опасаясь пропустить момент появления Басанти на площади.
— Эй, ты что, рассчитываешь, что она приедет на белом слоне?! — крикнул Джай, запыхавшись от быстрой ходьбы.
— От нее всего можно ожидать, — уверенно сказал Виру, ни на секунду не останавливаясь. — Но даже если она придет ножками, мне это тоже понравится.
Побив мировой рекорд спуска по горной дороге, они очень скоро оказались в деревне. Жители уже собрались на площади, обступив огромную гору хвороста. Женщины ради такого дня сменили свои будничные сари на праздничные, шелковые — в основном, оранжевые или желтые в черную и красную клетку, таково, наверное, было требование рамгарской моды. Головы их украшали сейчас сложные прически с множеством вплетенных в них цветов, а на лодыжках, запястьях и шеях сияли золотом драгоценности. Они не поленились выкрасить проборы в волосах красной краской, на что уж никак не хватало времени среди постоянных будничных забот и трудов.
Мужчины тоже выглядели неплохо, хотя до великолепия жен им было далеко. Даже самые бедные пришли на праздник в нарядных куртах и дхоти — ослепительно белых вместо темно-серой одежды, в которой они гнули спину на поле.
Но самым главным украшением жителей деревни было радостное оживление в их лицах. Даже голос старосты дрожал, когда он обращался с традиционными словами приветствия к жрецу, призванному зажечь очищающий огонь на площади Рамгара.
В торжественном молчании жрец поднес горящий факел к костру, и тот вспыхнул с неожиданной силой, взметнув тонкие языки пламени к заждавшимся небесам.