Цветок яблони
Шрифт:
— Пути Богини.
Бабка посмотрела на него, не понимая, а потом, вспомнив, презрительно протянула:
— А-а-а. Да. У вас же чтят одну только Мири, а не Шестерых. Странные вы... мутцы. Хуже дагеварцев. Те хоть правильной веры, пускай и обманывают на рынках пуще шауттов. Но вы... Слышала, некоторые из вас вообще бабские тряпки носят. Как тебе такое, Дапт?
Тот поглядел в ореховые глаза Ремса и решил, что насмешки над богиней будут прощены старухе, но не ему, потому произнес что-то неразборчивое.
— Чего ты там бурчишь?
— Не видал
— Хочу знать потому что! Скажи мне, мутец? Зачем?
— Дэво чтят Милосердную, — последовал спокойный ответ.
— Да уж какое тут милосердие. Смотри, что вокруг творится. Когда люди режут друг друга, ни о каком милосердии нет и речи.
— Это точно, — поддакнул Дапт. — Мир доживает последние дни. Слышали? Дикари с северных гор пришли к границам Горного герцогства. То ли ловчими их кличут, то ли охотниками. Их тысячи! Столько, что, чтобы спасти страну, асторэ вернул часть своей армии! Иначе они сожрут всех людей!
— Так и сожрут? — недоверчиво покосилась на него Юзель.
— Конечно, сожрут! Они же дикари! Чего им еще делать, как не жрать?!
— Ну-ну!
— А еще там пустой объявился! Да что ты кривишься, старая?! Я правду говорю! Слышал на рынке в Легге, еще две недели назад! Пустой! Чудовище высотой до неба, как гигант! Уничтожил несколько замков со всеми жителями и охраной. Но тут я скажу, так им и надо, паскудам! За наши-то слезы.
— Ты, как я погляжу, много плачешь, — усмехнулась Юзель и причмокнула губами, подгоняя мула. — И чего? Где теперь твой пустой?
— Говорят, сдох. Они ж долго не живут. Помер, победив всех, кто вышел против него. Лучших рыцарей горного герцога.
— Дурачье.
— Кто?
— Да хотя бы ты. Пустой. Придумаешь же. Еще таувинов приплети.
Дапт было пытался спорить, но Юзель цыкнула на него и спросила у Ремса:
— Куда ты едешь?
— Куда укажет Богиня.
— Ха. — Юзель не обиделась, пахла она так же, как прежде. Подозрением к нему. Подозрением к Дапту. Подозрением ко всем вокруг, словно они только и ждут, когда она отвернется, чтобы умыкнуть её бесценный ковер.
— А куда держишь путь ты?
Ее блеклые глаза равнодушно скользнули по его лицу:
— Хотела бы я наградить тебя той же монетой, сказать, что куда укажет твоя богиня. Но у меня нет секретов. Хочу переправиться через Ситу.
— А дальше? — Дапт повернулся в их сторону.
— Поглядим, — неопределенно пробурчала та. — И так задача не из простых, а ты хочешь, чтобы я тебе все свои мечты растрепала. Не сбудется тогда. Смотри-ка! Опять впереди чего-то дымит.
Они взяли южнее, через поля, отнюдь не ровные, потеряв во времени и в скорости, прежде чем выбрались на очередную пустую дорогу.
За сосновым пролеском, после сожженного и разоренного поселения из пяти домов, где путники не нашли для себя ничего ценного или съестного, они выехали к завалившейся набок карете, выпряженным лошадям и пятерым мужчинам, переругивающимся между собой.
Бородатые, в куртках с капюшонами, при оружии, они были потными, краснолицыми, злыми. На дороге оказались разложены инструменты: пила, несколько топоров, которыми рубят лес, а также жерди и два брёвна. Заметив вновь прибывших, незнакомцы закончили разговоры, а Юзель, натягивая поводья, негромко выругалась:
— Дезертиры, спаси нас Шестеро. Вот повезло.
— Дровосеки это, — не согласился Дапт. — Что ты как курица пугливая?
Но в голосе его было столько неуверенности, что он никого не смог обмануть. Дровосеки и карета — довольно странное сочетание, это признавали все.
Пятерка смотрела на них с видом оценщиков, которым внезапно принесли в лавку редкий товар. Ремс не сомневался, что их измерили, взвесили, попробовали на зуб и назначили свою цену для перепродажи.
Один как бы невзначай подхватил топор: двуручный, тяжелый, с широким лезвием и массивным обухом. Другой, дабы полностью увериться в количестве людей, бесцеремонно вскочил на подножку фургона, заглянул за занавесь, увидел перепуганные лица детишек, не представляющих опасности.
— Ч-что вы д-делаете? — От страха Джут стал заикаться.
— В общем, так, — сказал заглянувший бородач. — Фургон мы забираем. Лошадей выпрягайте, скарб снимайте. Никого не тронем, если не станете валять дурака. Нам нужен только фургон. Вы — нет. Даже бабы. Честная сделка, как по мне. И щедрая.
— Вы не можете...
Бородач взял Джута за грудки, притянул себе, обнажая кинжал:
— Скажи еще раз, чего я не могу.
Джут промолчал, и его отпустили.
— Еще жратва, — напомнил командиру тот, кто держал топор.
— Половину вашей еды. И у вас лошади, мул, телега. Будете рыпаться, мы перестанем быть добрыми. Кроме черномордого, — «дровосек» указал на Ремса, — я что-то не вижу среди вас бойцов. Ты хочешь драться за повозку, карифец?
Ремс даже не сделал попытки потянуться к рукоятке тесака. Сидел как сидел, с лицом, на котором не отражалось никаких эмоций. Он не видел смысла вступать в бой, убивать людей, защищать то, что не было его собственностью. След оставляет отпечатки лишь там, где проходит богиня. А на этих несчастных милосердная не смотрела. К тому же её помощь уже оказана. Осталась лишь минута, прежде чем последует наказание.
Джут опасливо, словно в любой момент ожидал удара, сполз на землю. Иста, негромко причитая, вытаскивала детей. Один разбойник шагнул к повозке Юзель, и та, побелев лицом, все же нашла в себе силы процедить:
— Полезешь к моему добру, прокляну.
Дезертир хохотнул, пятерней прочесал бороду:
— Да не так-то и надо мне, мать. Но уговор. Половина снеди нам.
— Это ты не со мной договаривался. Да и нет её зд...
Она прервалась, так же, как и все остальные, услышав стук копыт. Спустя несколько томительных секунд появились всадники, и самый сметливый из пятерки солдат (в другое время стоило бы восхититься, сколь быстро он соображал), забыв о грабеже, бросился в кусты.