Цветок забвения
Шрифт:
— Наша грёбаная импотенция, точно. — Илай тихо рассмеялся, поднимаясь на ноги. — Ты ведь жалеешь… жалеешь больше остальных о том, что Дев больше нет. Потому что ты — как там? — «побывал в раю». Думаю, после такого весь мир будет казаться выжженной пустыней. Ты бы точно предпочёл стать импотентом, чем мечтать, вспоминая о том, каково это было, и понимать, что такого с тобой не повторится никогда.
— Повторится, ещё как. Может, ты проживёшь достаточно долго, чтобы самому в этом убедиться.
— В одном ты прав: что я проживу долго. И эта женщина, кстати, тоже.
— Как странно это слышать от того, кто носит её в гробу.
— Как
— Удивляет? Ничуть. Я даже рад, что ты такой практичный. Достав её оттуда, я уложу в него тебя.
За свою не слишком долгую, «старческую» жизнь Илай часто балансировал на краю гибели, был даже момент, когда он поверил в то, что уже умер, но только сейчас он понял, что действительно подошёл к грани вплотную. Никогда раньше сражение не выматывало его так. И это при том, что главным своим врагом Датэ считал не его даже, а крышку ящика. Поэтому в итоге лезвие застряло в дереве, а не в его теле. Хотя боль, которую он при этом испытал, опровергала это.
Всё замерло.
Илай уставился на меч, по рукоять ушедший в крышку. Лезвие пробило последнюю печать четко пополам. Десять из десяти, безупречная меткость.
— Ты… ты что… использовал её как щит? — прошептал Датэ с обескураживающей паникой. — Ты убил её, жалкий, неуклюжий, трусливый сукин сын. Ты убил её…
А?!
Илай перевёл взгляд на его ладонь, до сих пор сжимающую рукоять.
Да что с этим придурком не так? Речь даже не о том, что всё это время именно Илай был её щитом, старательно подставляясь под его меч. То, что Датэ так «удачно» промахнулся, шокировало даже меньше, чем его попытка оправдать промах. Какого чёрта он обвинял его в том, в чём сам преуспел, и совсем в других масштабах? Почему он был так напуган теперь, не видя тела, ведь ещё год назад купался в крови сотни подобных ей Дев?
— Дай… я излечу её… только я смогу… — забормотал он, не глядя на него, и Илай, собрав всю свою силу и ненависть, ударил его. К чёрту приёмы мастеров и техники отшельников. Он просто хотел причинить ему как можно больше боли в том месте, где он чувствовал блаженство, говоря о Деве.
Чёрт, ему нужно было догадаться прикрепить ублюдку печать на яйца. Меч, взламывающий барьеры, ему бы тогда вряд ли помог. Хотя судя по тому, как Датэ рухнул на колени, сжимая себя между ног, он и так добился нужного эффекта. Пусть попробует излечить это.
Илай вылетел из шатра. Он пронёсся по просыпающемуся лагерю и остановился лишь на минуту, чтобы открыть ящик. Вытащив застрявший в древесине меч, он поднял крышку и задержал дыхание, хотя лёгкие горели от быстрого бега. Она лежала там, спелёнатая в мягкую ткань и прикованная ремнями. Крови не было, но, прикоснувшись, он не почувствовал её… Илай успел испугаться прежде чем понял, что всё из-за печати на его груди. Сорвав бумажный клочок, он отбросил его себе за спину.
— Жива.
Он повторял это снова и снова, заклиная её, а не убеждая себя, потому что даже без лезвия в груди она не выглядела живой. Илай не слышал ни её дыхания, ни сердцебиения, но, прижимая к себе, чувствовал, как отступает боль, а собственное тело наливается силой. Раньше этого было вполне достаточно, чтобы верить в её пробуждение, вряд ли скорое (после того, через что она прошла по вине Датэ, она должна как следует отдохнуть), но всё же непременное.
В конце концов, столько благодарности, привязанности, одержимости не может вызвать то, чего уже вовсе нет.
Но что если это правда? Что если именно так выглядит мертвая Дева? В то, что даже после смерти они остаются молодыми, прекрасными, источающими свет, тепло и аромат цветов было легко поверить. Невесомость её тела лишь подтверждала его страхи. Разве живой человек может весить так мало?
Кроме того, рассказывая о своём кровавом омовении, Датэ дал ему понять, что Девы способны исцелять даже будучи убитыми, даже убийц. Не только исцелять, а делать бессмертными, ещё более могущественными. Именно так Датэ и овладел их техниками: лишив девственности одну и искупавшись в крови всех остальных. Он впитал в себя их сущность, поэтому сдерживающая печать, которую Илай прилепил на него, не просто блокировала его способности, а жгла. Если бы он вырезал те знаки прямо на его коже над сердцем, как ещё один из его вечных узоров, может тогда ублюдок понял, что именно испытывает Илай постоянно.
Заслышав лай спущенных гончих, он поднялся на ноги. Прикрепил меч к поясу. Закутал женщину потеплее.
Он знал, что всю оставшуюся жизнь будет убегать, изо всех сил спасая то, что в спасении уже, возможно, и не нуждается. Эта мысль сводила его с ума год за годом… как и то, что она справляется с его спасением куда успешнее, при том что не давала громких обещаний и вообще не знала о его существовании.
Но вот теперь узнала. И решила убить. Логично, хотя Илай не мог в это поверить всерьёз: слишком долго она была самым верным его союзником. Единственным союзником, вернее.
А может, всё дело в её голосе и внешнем виде? Трудно было думать о смерти, слушая её, любуясь ей. И хотя в последнем он себе никогда не отказывал, казалось, именно сейчас он увидел её впервые. Впервые саму по себе, независимую от него: полная противоположность просто красивой вещи в кармане. Теперь Илай понял, в чём заключена истинная красота Дев. Как она на самом деле стройна и легка: она ступала неслышно. Какой совершенной формы её бёдра: он не мог оторвать взгляд от них, когда она ходила. Как идеальна её грудь, поднимающаяся от дыхания. Как плавны её движения, как нежны очертания.
Он хотел обойти и осмотреть её со всех сторон.
Эротическое шоу персонально для него по сравнению с подглядыванием в замочную скважину. И речь не о масштабе зрелища, а о том, что теперь он мог себе позволить это с чистой совестью, не ища оправдания вроде купания, медицинского осмотра или собственного ранения. Она сама позволяла смотреть на неё, она не сказала «закрой глаза» или «отвернись». Всего лишь «встань на колени»… А совсем скоро вообще решила, что ещё недостаточно голая для разговора с ним.
Тяжело дыша, Илай смотрел, как женщина приближается к нему, снимая на ходу украшения. Раздеваясь. И когда последнее кольцо упало у его ног, она предстала перед ним такой невероятно обнажённой, какой он не видел её никогда. Он понял, что золото действительно сдерживает её сущность, потому что теперь она обжигала его, не оставляя сомнений: Датэ, где бы он ни находился сейчас, почувствует её тоже.
— Встань на колени и почитай меня. Может быть тогда, я тебя помилую.
Он нуждался в этом. В наказании больше, чем в помиловании, ведь она хотела, чтобы он наклонился… низко… чтобы его лицо оказалось на одном уровне с её бёдрами… Он никогда не мог похвастаться красноречием, но для того, чтобы почитать её так, как она того заслуживала, ему следовало использовать рот иначе.