Цветы Белого ветра
Шрифт:
— Это можно! — согласился главарь попрошаек. — Что мы — звери? Мы завсегда дадим промочить горло хорошему человеку.
Остальные тоже выразили бурное согласие, потому что сами часто и с удовольствием принимали на душу. Вся честная компания достаточно быстро оказалась в корчме, слово за слово и… шайка "нищих" уже пила вместе с хитрым сложником, которому удалось благополучно улизнуть от своих тогда еще полупьяных "экзекуторов" после четвертой кружки. В компании попрошаек Эсбер старался пить как можно меньше, но его все равно развезло. Причем, скорее, от усталости, нежели от количества выпитой бродилки.
Ты
Сколько мыслей озорных у меня в головушке!
Прогорланил он, провожая окосевшим взглядом двух прошедших мимо него селянок. В тот момент Эсбер мог поклясться, что их было четыре…
Как того и следовало ожидать, сложник, получив от хозяина постоялого двора категорический отказ, начал изрыгать ругательства и пинать дверь ногой. Но сорвав себе голос, он плюнул на это дело и побрел вдоль широкой улицы, которая привела его к огромному, жаркому костру. Костер развел приставший к многочисленным обозам местных селян торговец, который решил переночевать в селе, а с рассветом снова продолжить путь в направлении своего родного города. И чтобы хоть как-то скоротать медленно тянущееся время, торговец рассказывал увлекательные предания местной разновозрастной ребятне, плотным полукругом облепившей пространство возле костра.
— Предания мои древние, древнее почтенной рекоставной рыбы-матери, матери всех рекоставов!..
— Ты попробуй эти предания пером на бересте увековечить! — встрял пьяный Эсбер. Он подошел к ним походкой пляшущего на задних лапах медведя и обвел мутным взглядом собравшихся любителей преданий.
Притихшие дети таращили испуганные глазенки на чумазого, помятого незнакомца в расстегнутом кафтане. Именно так, по их мнению, и должен был выглядеть лесной жмырь, которым пугали непослушных чадушек "добрые" родители.
Незнакомец бесцеремонно подвинул тройку ребят, и, примостившись в опасной близости от костра, вызывающе уставился на перебитого рассказчика, который молча хлопал глазами, совершенно не понимая что от него хотят.
— Почему же ты замолчал, любезный? — глумливо усмехаясь, спросил Эсбер.
— А чего говорить-то? Мы люди темные, грамоты отродясь не видали, — пробормотал мужик, пытаясь определить по запаху качество бродилки, которой несло от чумазого незнакомца. — И эта… Как ее?.. На чем пишут-то?.. Береста больно дорогая! Лучше мешок муки купить!
— Знаем, знаем! — Эсбер погрозил двумя указательными пальцами. — И обучиться словесности, конечно же, не хотим!
— А на что нам заумь эта? Счету до десяти обучены и ладно! Ужель на твои букашки пером очерченные скотину прокормишь?
Эсбер обиженно засопел и занялся словоблудием.
"Сел на любимого конька!" — говорила в таких случаях Веста.
— О, боги, посмотрите, сколько невежества в этом жестоком мире! Чей глаз скользнет по творению неизвестного сложника? Чьи уста прошепчут понравившуюся строку? Душа моя горит праведным гневом и…
— Того и гляди огнем займешься! — Бесцеремонно перебивший его мужик разразился мерзким, хриплым смехом.
— Что б ты понимал, темень беспроглядная?
— Дяденька, а дяденька! У тебя кафтанчик тлеет, — тонким голоском пропищала маленькая девочка и закрыла лицо ладошками, то ли от испуга, то ли от смущения.
Эсбер медленно повернул голову и опустил глаза: действительно, левая часть подола вовсю дымила, наполняя воздух запахом паленой кожи. Позабыв о своем нестабильном состоянии, служитель муз вскочил, скинул кафтан на мерзлую землю и под всеобщий смех принялся затаптывать площадь возгорания.
— Ладно, парень, — смилостивился мужик, — так уж и быть, провожу тебя до конюшни. Там не замерзнешь. А люди говорят, что эти первые заморозки, так, баловство. Говорят, еще недели две тепло будет…
Утром уткнувшийся лицом в сырое сено Эсбер не сразу осознал то, что кто-то настойчиво пытается разбудить его, тряся за плечи. Перевернувшись на спину, он с усилием приоткрыл один глаз и, еле ворочая языком, просипел:
— Хто я?.. А ты хто такой ясфлывфятый?
— Расплывчатый?! Сейчас напомню! — хмыкнула Веста. — Мне, что, тебя ни на минуту оставить нельзя? Сразу надираться?
Впрочем, на тот момент сложнику были безразличны любые призывы к совести, потому что его мысли всецело занимал распухший язык.
"Что я им делал?.. Где я его занозил?" — он уже не помнил, как сидел в корчме и под одобрительные крики местных попрошаек слизывал со стола нечаянно пролитую бродилку. Но самым примечательным было то, что, будучи навеселе, он совершенно не ощущал того, что занозил язык.
— Эсбер! Ты меня слушаешь?
— Ох, не кифи так, люфефный! Всю нофь пвофкитафся в поифках кововы… в фмыфле, квова… Вефт? Это ты, фофака?
— Эй, ты кого собакой назвал?
— Тефя! — Сложник предпринял попытку вскочить, но с координацией у него в это утро было совсем худо, и он упал.
— Брофиф на погибефь и ефе фмеет обифатьфя! — просипел Эсбер, держась за ушибленное колено.
— Бросил? Да я-то при чем? Это все хозяин, коготь даю на отсечение! — В некотором смысле она даже сказала правду. — И вообще, надирайся поменьше, да за подозрительными бабами не увивайся!
— Вефт, я хотеф как фучше, а полуфилофь… — сложник снял сапоги и вытряхнул из них вчерашние подаяния, — а пофуфилофь ефе фучше, чем хотеф! Фмотви фколько монет! Я разбогатеф!
"Надо же! Разбогател он! — подумала бывшая ведьма. — Что-то слишком криво идет мое перевоспитание этого счастливчика!"
Когда с нахмуренного неба спустились слишком ранние сумерки, то создалось впечатление, что вот-вот должен пойти дождь. Однако впечатление было обманчивым. Поникшие вересковые травы взволнованно перешептывались каждый раз, когда раскинувшийся над ними сине-серый свод озаряли далекие зарницы.
Весте, которая устраивалась на ночлег, абсолютно не мешала надвигающаяся гроза. Наоборот она даже радовалась тому, что в этой части Рекоставных земель зима откладывается на неопределенный срок. Сложник, тем временем, мысленно костерил друга из-за того, что тот в последнее время, словно нарочно выбирает для привала "самые живописные места". На сей раз причиной его недовольства являлись соседствующие с пустошью обширные болота. Макушка довольно высокого холма, который облюбовали путники, озарилась оранжевым светом разведенного Вестой костра. Она сложила заранее припасенные сухие прутья под растущим на холме деревцем и пожелала Эсберу доброй ночи.