Цветы любви, цветы надежды
Шрифт:
— Спасибо, — тихо отозвалась Джулия.
— Ага. — Нагнувшись, настройщик открыл свой чемоданчик с инструментами. — Отец рассказывал, что лорд Гарри, вернувшись домой, больше уже не играл на рояле. Очень печально.
— Вот как? — удивилась Джулия. — Я слышала, он был чудесным пианистом.
— Да, но почему-то... — настройщик со вздохом взял первые аккорды Сонаты си-минор Листа, — после войны забросил это занятие. Наверное, на фронте с ним что-то случилось. Жаль, что он зарыл свой талант в землю, правда?
Джулия
— Ладно, работайте, а я пойду! — резко бросила она. — И пожалуйста, отправьте счет лорду Кроуфорду. — Она развернулась и поспешно покинула гостиную.
Джулия отправилась в огород набрать овощей с пустеющих грядок, чтобы вечером приготовить их с форелью. Ей хотелось привести участок в порядок, прополоть его и засеять новыми семенами, но поскольку им предстояло уехать из поместья сразу, как только найдется новый покупатель, эта работа казалась ей бессмысленной.
Внезапно Джулия обратилась в слух: прохладный ветерок донес из гостиной Второй концерт Рахманинова. Опустившись на колени посреди сорняков, она зажала уши руками.
— Прекратите! Прекратите!!!
Но музыка по-прежнему звучала, просачивалась сквозь пальцы. Ноты, которые она не могла играть, терзали душу. Джулия перестала закрывать уши, уронила руки вдоль тела и дала волю слезам.
— Ну почему вы играете именно это? Что угодно... что угодно, только не это... — Она покачала головой и вытерла нос тыльной стороной ладони.
Эта мелодия стала символом ее горя. В тот жуткий вечер, пока она играла для восторженных слушателей, поглощенная прекрасной музыкой, потерянная в собственном мире, а потом наслаждалась аплодисментами, ликующими возгласами и букетами, с эгоистичной радостью упиваясь успехом, ее маленький сын и муж умирали мучительной смертью.
Джулия снова и снова изводила себя воспоминаниями, гадая, когда именно во время концерта они испустили последний вздох.
«Может, Габриэль, лежа на земле, страдая от чудовищной боли и страха, звал меня? Недоумевал, почему рядом нет его мамы, почему она не поможет ему, не утешит и не спасет? Я предала сына — бросила, когда он так сильно во мне нуждался...»
Эта мысль была невыносима.
И самое страшное: рояль — инструмент без души и мыслей — украл любовь и внимание Джулии, заслонил собой ребенка и мужа и теперь служил воплощением самолюбивой, гадкой стороны ее личности. В отчаянии она сгорбилась. Ее успокаивало лишь то, что найденные ею несколько тощих морковок и единственный кустик салата латука были самосевом — потомками растений, некогда посаженных ее любимым дедом.
— О, дедушка Билл! — плача, воззвала она к небесам. — Что бы ты сказал мне сейчас, если б мы, как раньше, сидели с тобой в теплице?
Разумеется, он вел бы себя спокойно и здраво — как всегда, когда Джулия обращалась к нему со своими проблемами. Дедушка
— Твоя мама сейчас на небесах. Ей хорошо и спокойно, я знаю, — утешал дед. — Это мы, оставшиеся на земле, страдаем без нее.
— Почему врачи не смогли ей помочь? — жалобно спросила Джулия.
— Пришло ее время уйти, милая. А когда приходит такое время, уже ничего нельзя сделать.
— Но я хотела спасти...
— Не надо себя казнить. Никто из нас больше ничем не мог ей помочь. Мы, люди, думаем, что способны управлять событиями, но это неправда. Я достаточно повидал на своем веку, чтобы понять это.
Джулия тихо сидела в траве и вспоминала, что говорил ей в тот день дедушка Билл. Может, его слова относятся и к Ксавьеру, и к Габриэлю? Может, пришло их время? И она ничего не изменила бы, даже будучи рядом с ними?
На этот вопрос не было ответа.
А что касается музыки... Джулия решительно вытерла слезы.
«Я могла с таким же успехом сидеть дома и ждать, когда двое дорогих мне людей вернутся с местного пляжа, проехав той же коварной дорогой. Может, я, как сказал дедушка Билл много лет назад, напрасно себя казню, лишаясь единственной цели в жизни, которая способна дать утешение и пролить бальзам на израненную душу?»
Настройщик заиграл последние ноты, и ей вспомнились слова деда: «У тебя Божий дар. Прошу тебя, Джулия, не растрать его впустую».
Когда музыка в гостиной стихла и наступила тишина, Джулия вдруг четко сказала: «Я потеряла немало любимых людей, но у меня осталось то, что никто и никогда не отнимет — талант».
Наконец настройщик уехал. Джулия встала и медленно побрела к дому. Остановилась на террасе в задумчивости. Внезапно ее словно озарил луч надежды и прозрения: «Мой дар — единственное, на что я могу рассчитывать. Он останется со мной до самой смерти, потому что он — часть меня. И я не имею права от него отказываться. Разве Ксавьер и Габриэль сказали бы спасибо за то, что я решила никогда больше не притрагиваться к клавишам рояля? Разве они хотели бы, чтобы с их смертью умер и мой Божий дар? Нет».
Джулия инстинктивно зажала рот рукой, впервые ясно поняв, что ее сознание, одержимое горем и чувством вины, сыграло с ней злую шутку. Будучи такой уязвимой, она впустила в свое сердце демонов, позволив им там угнездиться. Их надо изгнать.
Она решительно прошагала к гостиной, переполненная воспоминаниями обо всех, кто ее любил и любит сейчас, и села за рояль. Не обращая внимания на реакцию собственного тела, прикоснулась дрожащими руками к клавишам.
«Я буду играть ради них всех.