Цветы на асфальте
Шрифт:
— Теперь про Хардина. Если о встрече заговорит, намекнешь, что обложен я: на улице покажусь — любой мент сфотографирует [2] . Ты с ним связь держать будешь. А сейчас иди.
Исчез в проеме Пашка, беззвучно опустилось в пазы творило.
Оставшись один, Леха долго еще насыщался. Пить больше не стал, прилег на свою лежанку. В голове прояснило, думалось легко.
Итак, до места он добрался удачно. Если не считать девчонки. С испугу-то наблажила, небось. Только соленого пота нахлебаются те, кто пустился по его следам. А магазин
2
Сфотографирует — опознает (жарг.).
Не может быть у Лехи с операми полюбовного разговора, и верный козырь — молчание, отрицание всех улик. Этой тактики он и раньше всегда держался. И в этот раз в глубь тайги ударился, кружил дебрями, чтобы при случае не смогли доказать, где пролегали его дороги. Попробуй, он и сам в них не верит.
И еще знал Леха наверняка, нельзя здесь долго ему высиживать, за домом (пускай и не постоянно) все равно догляд есть. Хорошо, коль наездами совесть свою успокаивают. На то и надежда, что не у каждого милиционера ума палата.
А потому здесь, именно здесь, пока самое безопасное место. Отлеживайся, о будущем думай, но и о том, что наверху делается, не забывай. Не на курорте. Есть у него одна идея. Рассказывал в колонии приятель, как брал с дружками заводскую кассу. Большие деньги. От пьяного бахвальства попались, тепленьких, с нерастраченной монетой задержали.
Много Леха о деле том думал, просчеты видел, риску дивился, верил, что не повторит их ошибок, когда пойдет на подобное. А не пойти не мог: жирный кусок, жизнь веселая чудилась. С тем и в побег шел. А сейчас нужны люди. Верные кореша. По крайней мере двое в дело и один на подсобке. Сорвать куш и сгинуть.
ЦВЕТЫ НА АСФАЛЬТЕ
Утром пошел дождь. Крупные капли с силой били по, асфальту, пузырили образовавшиеся лужи. В холодных порывах ветра над землей метались не успевшие взмокнуть обрывки бумаги и сорванные с деревьев листья.
Алексей Коротков стоял в своем кабинете у раскрытой форточки. За окном, промытые, свежо зеленели огромные, как ладони, тополиные листья. В кабинет незаметно собирались ребята, каждый садился на свой, «именной», стул. Не слышалось сегодня обычных шуток, анекдотов, неудержного смеха.
— Говорят, когда хоронят хорошего человека, всегда идет дождь, — тихо сказал кто-то. И снова затянулось молчание.
За окном громыхнуло, дождь пошел плотнее, почти потоком. Перед глазами стояла круглолицая Оксанка, дочь Пети Синцова. Она улыбалась и часто повторяла: «Папка на работке? На работке, да, дядя?»
Вот оно, их бытие. Еще недавно Петя Синцов улыбался каждому, такой уж был парень, душой нараспашку, открытый и доверчиво честный. И вчера, когда Алексей зашел в маленькую комнату, увидел отрешенные, в темных овалах глаза его жены, такой же небольшой и хрупкой, то сразу понял: горькое известие опередило его приход. И он сбивчиво, невпопад говорил какие-то слова утешения, растерянно гладил по белесой головке прилипшую доверчиво к его коленям Оксанку. И только пронзительной мыслью билось в нем: найти тех, кто осиротил эту молодую семью.
Алексей медленно повернулся. И как бы впервые увидел своих ребят — весь оперативный состав отдела. В ладно пригнанных кителях, белых сорочках, они были Действительно молодо красивы. Всего лишь два раза в год (на Первомай и 7 ноября) собирались они вот так, заменив штатскую одежду на форму. Неловко оправляли знаки отличия, институтские и университетские значки. Форма делала их строже, серьезнее, осанистей, как бы расправляла изнутри, убирала сутулость.
Алексей прошел к столу, но не сел, как обычно. И все разом повернулись к нему.
— Ну что ж, парни...
Он ненадолго замолчал, словно растерял приготовленные заранее слова.
— Нет больше среди нас Пети Синцова, не услышим мы его голос. Такая вот штука — наша жизнь. Ходишь, топчешь этих гадюк и вдруг споткнешься. Притаился где-то вражина. И не будет нам покоя, радости секундной не будет, пока не изловим эту мразь.
Он заметил, как все больше мрачнели лица сидящих. Никому не казались громкими его слова. Они звучали проникновенно, и каждый думал так же.
— А сейчас проводим в последний путь нашего товарища...
Около спортивного комплекса «Динамо», несмотря на дождь, толпился народ. На всех лицах лежала печать скорби, какой-то внутренней сосредоточенной задумчивости.
Посредине зала на возвышении стоял обтянутый красной материей гроб, который заслоняли многочисленные венки. У изголовья, на стульях, сидела небольшая группа людей в темной одежде и среди них жена Синцова с маленькой дочкой на руках. Алексей не стал присматриваться к отрешенному от жизни лицу Петра, хотелось оставить в памяти его таким, каким оно было всегда.
Скорбное молчание, шелест подошв по деревянному полу, единый ритм движения — во всем этом чувствовалась большая собранность, сила, которая объединяет незнакомых людей в лихую годину или в минуты общей беды. Люди шли и шли, и каждый думал что-то свое, навеянное печалью этой картины...
Дождь перестал внезапно. Выпавшее из-за крутобокой тучи солнце лучами коснулось промытых листьев, отразилось в многочисленных лужицах на мокром асфальте. И лишь стремительные ручейки, ниспадавшие сквозь чугунные решетки колодцев, напоминали о недавнем ливне.
Алексей привел своих ребят на указанный квартал улицы, все без лишних разговоров разошлись по местам. Коротков знал, что сейчас сотрудники милиции двумя четкими шеренгами стоят вдоль проезжей части всех улиц города, по которым в последний путь повезут Синцова.
Густо копился на тротуарах народ. И у Алексея вдруг защипало глаза. Случился тяжкий день, постучалась в их дом беда, и она отозвалась болью в сердце всех этих людей, что пришли проститься с неизвестным им сотрудником милиции.