Цветы на асфальте
Шрифт:
Разжал нехотя губы.
— Что ж, начальник, если и скажет что Юсуп, только сначала Креста повидает, в глаза ему глянет. Иначе — пустой номер, а я и в мутной воде вижу отлично. Есть вина — осудишь, нет — прокурор и без твоего согласия выпустит.
— Ладно, Рахметжанов, будет тебе Леха Крест, будут и факты чистой воды, только подрываешь ты веру во мне: надеялся, что есть в тебе непобитые ржой зерна, которые еще способны прорасти добрыми ростками. Никто их в тебе не посеял, видно, и сеять уже поздновато. Такие дела неприглядные. Значит, дела за фактами?
— Выходит,
— Завтра первый тебе и будет. То есть уже не завтра, а сегодня, если часам моим верить. Не такого я разговора ждал, да что ж... Сам ненужным упрямством выбиваешь из-под ног мосток, что смягчающим вину обстоятельством зовется. Шуткуй, запирайся, катись под гору без остановки, а под горой, сам знаешь, что ждет, тюремная академия тебе эти науки преподала.
Он нажал под столом кнопку. Вошел сержант, остановился в шаге от порога.
— Уведите.
А когда Юсуп поднялся, уже в спину ему сказал:
— До встречи, Рахметжанов. Нам с тобой отдыхать некогда.
НА КОРДОНЕ
Сколько он пролежал под старой сосной, Крест не помнит. Наверное, всю ночь. Дотаивала сумеречь, светлело вокруг, редкая звездочка еще не потускнела в небе. Намок от крови ватник, садняще горели поврежденные когтями руки, к плечу словно приложили и забыли убрать кусок раскаленного железа.
Грязно-серым комом свернулась у ног издохшая рысь, в агонии ее лапы взрыхлили вокруг землю, надрали кучки белого мха. Крест подобрал пистолет, сунул его на место. Пора было уходить, пока оставалось в теле тепло, не иссякли последние силы. Искать надо было Савелия, в нем его спасение.
Ему показалось, что кто-то подсматривает за ним, и он невольно огляделся. Лес просыпался, птицы разноголосо встречали утро. Крест с трудом поднялся, подержался за корявый ствол, сделал шаг, второй, а потом медленно побежал вниз от страшного пригорка. Оглянуться не было сил. Он решил больше не удаляться от дороги, постоянно держать ее на прицеле.
Вставало солнце, прогревало воздух. Шел Крест, спотыкался, падал и снова вставал. Иногда он впадал в забытье, очнувшись, искал глазами накат дороги и заставлял себя подниматься на колени, затем на ноги — жажда жизни, а может быть, мешок за спиной, давали ему второе дыхание...
Сколько брел он так, не знает. Лес как-то разом остался сзади, и обилие света испугало Креста. Он невольно попятился и сместился подальше от дороги. Понял, что не предупредила широкая луговина просветом из-за густой опояски кустов, темнили они елань со стороны бора. Сплошь виднелись коричневые шляпы перезревших белых грибов, из игольчатой хвойной подстилки упорно лезла ядреная молодь. И это успокоило Леху — некому брать их в здешних местах, не доходят сюда грибники.
Он снова подобрался к кромке леса, затаился, забыв на время про боль, не чувствуя запаха спекшейся крови. И все-таки что-то продолжало удерживать его на месте.
Посредине елани за высоким дощатым забором золотел на солнце добротный дом, таяла над трубой серебристая дымка.
Крест облизнул горячие губы, словно пахнуло от далекой загнетки распаренной в чугунке дичью. К печи бы сейчас, в тепло. Обогреться, зализать раны. А там будет видно. А может, встать сейчас и двинуть прямиком к воротам. Упасть к ногам дядьки. То, что перед ним Дианов кордон, Леха не сомневался. Только как пойдешь туда. А вдруг кто чужой на подворье. Столько протопать и у самой цели опалить крылышки. Да и признает ли Савелий? Затянуло лицо щетиной, потемнел от грязи, одежда — ремье, где дыра, где ленточка. По обличью и впрямь бродяга. Нельзя в таком виде на рожон лезть. Выждать надо, сколько сил хватит.
Он смотрел на усадьбу. За высоким забором угадывались какие-то постройки, может, банька, пригон. Хотя зачем старику скот, лесного мяса не переесть.
Пережидал Крест, не объявится ли кто у калитки, не раздастся ли чей голос. Тихо все, мертво, и дым над крышей давно дотаял.
Ложилось на потемневшую зелень крон остывающее багряное солнце. Томился Крест на колкой хвое наедине со своим недугом, угасало в нем сознание. Усилием воли он сбрасывал с себя оцепенение, видел сосны, но они не качались стройными мачтами, а рыхлели в стволах — застилало глаза туманом.
Залилась радостным лаем на подворье собака. Почему раньше голос ее не слышал? Насторожился Леха, выкинул вперед тело на мосластых локтях. Отозвалась скрипом калитка. Не показалось ли?
Совсем дотаивало в кровавую полоску закатное солнце, густел мрак, и вот сейчас в этом расплывчатом вечернем мареве по машинной колее шел в сторону Лехи человек. Уловил широкую патронташную опояску, темный ствол за плечами стеганки. Крутилась у ног идущего собачонка, засиделась на цепке. А Крест решался: он ли, дядька Савелий, или чужой кто? Не мог в серости сумерек признать забытое временем лицо.
Радостное предчувствие и осторожность слились в нем воедино, таиться ли дальше, подать ли голос — решать в секунду. А человек уже приблизился к лесу, привычно зашел под его зеленый шатер.
Крест, наконец, принял решение, не подыхать же на стылой земле, оттолкнул рюкзак за ствол сосны, рывком подался к идущему человеку и закричал:
— Эй-й!
Не закричал, как ему хотелось. Застыли басистые нотки где-то внутри, и крик получился стонущий, по-детски жаловливый.
Но человек с ружьем его услышал, навострилась и собачонка, готовая броситься на странный звук.
— Кто там?
И Крест увидел, не мог не заметить, как медленно стало сползать с плеча ружье. Но он уже знал, догадался, что это дядька его, свершилось то, чего ждал все эти дни.
— Дядька Савелий, я это, Лешка Савин, племяш твой. Неуж не признаешь?
Продирая на палых ветках брюки, он вскинулся к дороге. Наверное, вид его был настолько страшен, что собака встретила его злобным рычанием, а Савелий так и остался стоять на дороге, готовый в любой момент наставить на Лехину грудь черный ствол ружья. Минуту длилось узнаванье. А следом для Лехи наступила темнота...